Моя рыба будет жить - [146]

— Что, у него была идея получше?

— Нет, но она появилась потом, хотя и не у него. Это был Хью Эверетт, он подвел математическое обоснование под альтернативную теорию, что так называемый коллапс не происходит вообще[161]. Совсем. Вместо этого квантовая система продолжает существовать в суперпозиции только в случае, если ее наблюдают, она расщепляется. Нельзя сказать, что жив кот или мертв. Он и жив, и мертв, вот только теперь он существует в виде двух котов в двух разных мирах.

— То есть в реальных мирах?

— Да. Дико звучит, правда? Его теория, основанная на том, что он называет универсальной волновой функцией, состоит в том, что квантовая механика существует не только на субатомном уровне. Она существует для всего, для атомов и для котов. Все целиком, вся Вселенная работает на квантовой механике. И вот здесь-то и начинается настоящая засада. Если существует мир мертвого кота и мир живого кота, это касается и наблюдателя тоже, потому что наблюдатель тоже существует внутри квантовой системы. Стоять в стороне не получится, так что ты тоже разделяешься, как амеба. Так что теперь существуешь ты, который наблюдает мертвого кота, и еще один ты, наблюдающий кота живого. Кот был единым, стал множественным. Наблюдатель был единым, стал множественным. Ты не можешь взаимодействовать или как-то общаться с другими «ты», или даже знать о других своих существованиях в других мирах, потому что не можешь вспомнить…

4

Могло ли это быть объяснением ее паршивой памяти?

Она глядела на кота, неловко ерзавшего на коленях у Оливера. Кот уставился на нее в ответ — долгий, неприязненный взгляд; потом он закрыл глаза. Кто кого наблюдал? В настоящий момент Песто было трудновато заниматься наблюдениями из-за Конуса Позора на шее, но до Инцидента с енотами он предпочитал быть скорее субъектом, нежели объектом наблюдения. Мог ли Песто наблюдать сам себя? Он, бывало, задирал заднюю лапу, чтобы поизучать собственную задницу. Не похоже было, что эти наблюдения заставляли его расщепляться на множество котов с множественными задницами.

Тут ей припомнились слова Нао — или они принадлежали Дзико? Изучать Путь — значит изучать себя. Нет, это Харуки написал. Он цитировал Догэна и говорил о дзадзэн. Смысл, в общем, в этом был. Насколько она понимала, дзадзэн являлся последовательным помоментным наблюдением самого себя, что, очевидно, должно было вести к просветлению. Но что это вообще значило?

Изучать Путь — значит изучать себя. Изучать себя — значит забывать себя. Может, если достаточно много сидеть в дзадзэн, собственное «я» перестанет ощущаться как нечто единое, цельное, начнет размываться, и ты сможешь о нем забыть. Какое облегчение. Можно будет просто висеть счастливо в пустоте, в неопределенности, являясь частью квантовой суперпозиции.

Забыть себя — значит быть просветленным всеми бесчисленными явлениями. Горами и реками, травами и деревьями, воронами и котами, волками и медузами. Это было бы здорово.

Осознавал ли Догэн это все? Он написал эти слова за много столетий до квантовой механики, до того, как Шредингер засунул своего загадочного кота в метафорический ящик. К тому времени, как Хью Эверетт подвел математическое основание под теорию множественных миров, Догэн умер — был мертв уже более восьми веков.

Или нет?

— Так вот, понимаешь, — говорил Оливер, — мы теперь в мире, где Песто жив, но существует также и другой мир, где его убили и съели эти подлые еноты, которых, кстати говоря, я собираюсь изловить и утопить, таким образом расщепив мир еще раз, на тот, где еноты сдохли, и тот, где они живут.

— У меня голова болит, — сказала Рут.

— У меня тоже, — сказал Оливер. — Да не переживай ты так.

— Мне кажется, тебе не стоит убивать енотов, — сказала Рут. — По крайней мере, не в этом мире.

— Я, наверное, и не стану, но мир от расщепления это не убережет. Каждый раз, как возникает возможность, все равно это происходит.

— Ой-ой. — Она поразмыслила над этим. Может, это не так уж и плохо. В других мирах она закончила мемуары. Мемуары, а может, еще и роман-другой. Эта мысль ее приободрила. Если она была настолько продуктивна в других мирах, может, в этом она сможет стать хотя бы немножко усидчивей. Может, настало время вернуться к работе. Но вместо этого она осталась сидеть на месте.

— Ты правда веришь в это? — спросила она. — Что существуют другие миры, где Харуки № 1 не умер в волнах, потому что Второй мировой не было? Где никто не погиб от землетрясения и цунами? Где Нао жива, и с ней все в порядке, и, может, она заканчивает уже писать книгу о жизни Дзико, и мы с тобой живем в Нью-Йорке, и я заканчиваю свой следующий роман? Где нет ни подтекающих ядерных реакторов, ни мусорных континентов в море…

— Как тут можно знать, — сказал Оливер. — Но если бы Второй мировой не было, мы никогда бы с тобой не встретились.

— Хмм. Это было бы грустно.

— Это трудно — не знать. От землетрясения и цунами погибли 15 854 человека, но еще тысячи просто исчезли, погребенные заживо или смытые в море отступающей волной. Тела их так и не были найдены. Никто никогда не узнает, что с ними случилось. Такова была жестокая реальность, по крайней мере, этого мира.