Моя подруга - месть - [6]

«Стой, стой, гад! – наперебой завопили цветочницы. – Уехал! Нет, надо же! Сбил девку и уехал! Сколько говорю: хоть бы мента на этом переходе поставили, а то гляди знай: и автобусы, и машины вереницей, людям деваться некуда». – «А, мента тебе еще здесь не хватало, еще и ему отстегивай?! Но что же нам с этой девчонкой делать? «Скорую» вызвать, что ли? И в милицию надо бы… Ты номер не заметила?» – «Нет, помню, что синий «мерс». – «Дура, это «Мазда»! А гляди, у нее баксы в кулаке! Это он ей заплатил, чтобы молчала!»

Жаркая разноголосица мгновенно похолодела. Теперь Марьяна вызывала у цветочниц не сочувствие, а жгучую неприязнь. И немалое прошло время, прежде чем какая-то сердобольная душа все же вызвала «Скорую», а еще большее, конечно, прежде чем эта «Скорая» притащилась. Марьяна так замерзла и измучилась, что уже готова была почать зеленую хрустящую пачку и заплатить цветочницам за милосердие, но сделать это не дала лютая гордость, и злоба, что позволила себя купить, даже не поторговавшись, и ненависть к «поганому мафику», чем-то знакомое лицо и подернутые слезою глаза которого лишили ее сил сопротивляться. А главное – ее поддерживало воспоминание о том, что доллар ползет и ползет вверх, а значит, у нее в руках немалые деньги, которые позволят им с матерью продержаться, пока хоть кому-то из них не выплатят зарплату еще за декабрь прошлого года.

Она ни чуточки не сомневалась, что больше в жизни не увидит своего «мафика», однако не прошло и недели, как в пятую палату травматологии, куда в тот кошмарный день привезли Марьяну, ввалился огромный, как новогодняя елка, шуршащий целлофаном, благоухающий розовый букет. Потом боком просунулась золотисто-алая конфетная коробка устрашающих размеров, а следом осторожно заглянуло голубоглазое лицо. Теперь оно было чисто выбрито, но выражение имело очень странное, словно бы ошарашенное.

Обменявшись неуклюжими «как вы себя чувствуете» и «ничего, спасибо, вашими молитвами», приняв, вдобавок к гостинцам, ворох покаяний, сетований и благодарностей за молчание, Марьяна сочла, что посетитель успел разузнать у врачей о ее вполне удовлетворительном состоянии (перелом оказался закрытый, вытяжку делать не понадобилось, через несколько дней Марьяну собирались выписывать, мама уже и костыли раздобыла), а потому и пришел в такое обалдело-радостное настроение: мол, легко отделался, какой-то тысчонкою! Хотя деньги, по всему видно, у него водились. Марьяне не приходилось близко общаться с настоящими «новыми русскими», разве что по телевизору видела или, мельком, в роскошных авто, однако некий ореол больших, несчитанных денег, витавший вокруг ее гостя, ощущался сразу. Этот костюм, и башмаки, и властная энергия во всем облике, ощутимая даже в мгновения застенчивости… Честно говоря, Марьяна не держала на него зла, все-таки его деньги здорово выручили их с мамой, оказались как бы подарком судьбы! Но Марьяна давно знала, что за все такие «подарки» надо непременно платить, – на сей раз цена была, верно, определена в закрытый перелом. Конечно, судьба, в свою очередь, задолжала им с матерью, отняв отца, да столь нелепо, столь внезапно…

После этой смерти Марьяна ко многому в жизни стала относиться по-новому: расчетливо-стоически. «Баксы! Баксы!» – звенело в голове, и она спокойно вынесла почти оскорбительные подначки майора ГАИ, который очень старался заставить ее написать заявление на «бандита за рулем» – он так и выражался, ей-Богу! Для поддержания разговора Марьяна рассказала сейчас об этом своему «мафику», и тот вдруг обиделся:

– Заявление ему? Давно надо было на Свободе пост организовать: там же движение сумасшедшее, а перехода нет. Небось в лапу хотел получить! Знаете, как в анекдоте: армянскому радио задают вопрос, кто, мол, был первым гаишником на Руси? Армянское радио отвечает: Соловей-разбойник. На перепутье сидел, свистел и поборы брал.

Посмеялись.

Марьянины соседки по палате уже утолили свое любопытство: на гостя нагляделись, конфет наелись, роз нанюхались. Две уткнулись в книжки, одна задремала. Марьяна думала, что визитер вот-вот откланяется, а он все сидел да сидел, нерешительно на нее поглядывая, словно хотел что-то сказать, но никак не мог собраться с силами. Мелькнула мысль, а не хочет ли он увеличить «компенсацию», и на какое-то мгновение Марьяна совершенно серьезно углубилась в подсчеты, какова должна быть эта новая сумма, сколько у них с мамой еще «дыр» в бюджете, но вдруг, приблизив к ней лицо, «мафик» быстрым, заговорщическим шепотом спросил:

– Слушай, это правда, что тебя зовут Марьяна Корсакова?

– Правда, – недоуменно хлопнула она ресницами, – а что?

– Отца твоего, случаем, не Михаилом Алексеевичем зовут? – еще ближе придвинулся «мафик», и в глазах его блеснула такая по-детски воодушевленная надежда, что Марьяна впервые испытала жалость не к себе, а к чужому человеку, когда ответила:

– Да, его Михаил Алексеевич зовут… звали. Папа умер уже больше года назад.

Мгновение посетитель смотрел на нее неподвижно, потом, медленно отодвинувшись, крепко взялся горстью за лицо и замер.

– Ох ты, – пробормотал он. – Ох ты!