Моя песня бредёт по свету... - [11]

Где зарю встречают только штили,

И где нам с тобою не бывать.

Но принцесса царственной породы,

Первая по крови на земле

И жених, король рыжебородый,

Третий месяц плыл на корабле.

И моряк с принцессой в час покоя,

В час, когда луною мир облит,

Первыми увидели с тоскою,

Как в ночи вставали корабли.

На закате грянули фанфары,

С треском разрывая тишину,

И жених, рыжебородый, старый,

За принцессой руку протянул.

Семь рабов держали дар богатый —

Ткани, жемчуг, золото, ларец.

И для свадьбы к пятому закату

Был отстроен заново дворец.

Это было в городе Каире,

Где в ветвях уснула синева,

Где зарю встречают только штили,

И где нам с тобою не бывать.

Но едва над миром встали звезды,

Вдруг веселью наступил конец,

Потому что пламенно и грозно

Загорелся княжеский дворец.

И моряк, бродяга и повеса,

В чьих глазах не загорался страх,

Маленькую смуглую принцессу

Вынес из пожара на руках.

И понес ее по закоулкам,

Дальше от кровавого костра,

К морю, где о берег билась гулко

Шлюпка, припасенная с утра.

Волны разбиваются о скалы,

А принцесса, не взглянув назад,

Шею загорелую ласкала,

Целовала смелые глаза.

Это было в городе Каире,

Где в ветвях уснула синева,

Где зарю встречают только штили,

И где нам с тобою не бывать.

Только как слетаться новым веснам

На скалу прозрачную в тиши,

Если волны вырывают весла,

Если ветер песню заглушил.

И моряк, бродяга и повеса,

Тот, кому допеть не суждено,

Вместе с смуглой маленькой принцессой

Тихо опускается на дно.

Вот и все. А я, осенний нищий,

Девушку на песню променял.

Небо, как сырое полотнище,

С криком навалилось на меня.

Только сердце в городе Каире

Где в ветвях уснула синева,

Где зарю встречают только штили,

И где нам с тобою не бывать.

(дата неизв.)

«Ты спишь, спокойна и ясна…»

Ты спишь, спокойна и ясна.

Котенок отворяет дверь.

Сейчас в Австралии весна,

Наверно, там скрипач теперь.

Он встал — светло, пора кончать.

За ним бежит толпа ребят,

Как птицы на заре кричат!

Усни. Я так люблю тебя.

(дата неизв.)

Мичуан-люли

(Песня)

Мичуан-люли, Мичуан-люли,

Солнечно-синий,

Мичуан-люли, Мичуан-люли,

Край мой счастливый.

Люди годы шли, в духоте, в пыли,

В смерч и в ненастье,

Чтоб найти вдали Мичуан-люли,

Родину счастья.

Над страною той, в темноте ночной

Звездное небо.

И тебе и мне хватит в той стране

Счастья и хлеба.

Есть там корабли, что без страха шли

Бурею пенной.

Чтоб найти вдали Мичуан-люли

Край незабвенный.

Над страною той, летом и зимой

Легкие дали.

В Мичуан-люли, на краю земли,

Слез не видали.

И обходят, знай, тот счастливый край

Бури и грозы.

Чтоб весь год цвели в Мичуан-люли

Синие розы.

Ты не плачь, малыш. Над железом крыш

Дождик с туманом.

Вот весна придет. Мы уйдем в поход

К солнечным странам.

И ты скажешь:

— Я ухожу, друзья,

Будьте здоровы!

В Мичуан-люли, на краю земли,

Встретимся снова…

Мичуан-люли, Мичуан-люли,

Солнечно-синий,

Мичуан-люли, Мичуан-люли,

Край мой счастливый.

(дата неизв.)

Гулливер

Я все еще исполнен детской веры,

Что силу в одиночестве растя,

Меж нами проживают Гулливеры,

Прикованные к собственным страстям.

Но из упорной гордости мышиной,

Что все, мол, одинаково должны,

Портные по старинному аршину

Кроят им лилипутские штаны.

И Гулливер живет среди уродцев,

Но ночевать не может в их домах,

И только все, за что он ни берется,

Имеет гулливеровский размах.

А лилипуты с прытью обезьяньей

Кричат ему:

        — Довольно! Не рискуй!

А непомерность всех его деяний

В тоску и грусть вгоняет мелюзгу.

Тогда, отчаясь, он идет к заливу

И бродит под луною по ночам,

Влюбляется, конечно, несчастливо,

Отступится — и сразу закричат:

— Ты не хотел как мы, так получай же!

Мы раньше знали. Ах, какой кошмар! —

Бьют розгами, конечно, не случайно

Плюют в глаза, а пачкают башмак.

И только вот когда он умирает,

И дело нужно подводить к концу.

Могильщик лилипутий заявляет,

Что трех аршин не хватит мертвецу.

И все скорее плакать:

      — Умер милый!

Он жил средь нас.

      Каким он был большим! —

И роют поскорей ему могилу

Уже на гулливеровский аршин.

1939

«Ну что, не гордись. Не понят никем…»

Ну что, не гордись. Не понят никем,

Ты все-таки вещь создал.

В ту ночь над домом в густом сосняке

Дрожала густая звезда.

И скрипка с криком металась, рвалась —

Взорвись, пропылай, сгори!

Но тонкие пальцы душили, ярясь,

Как хрупкую шею — гриф.

Все было не то. Он, казалось, не мог

Постичь сумасшедшую власть,

И музыка с бешеных пальцев его

Взлетала, взвивалась, рвалась.

Три звука!.. А дальше ушло во мглу.

Луч света — и снова мгла.

И мертвые ноты легли на полу,

Как после побоищ тела.

Не то! И клочки полетели кругом,

Он рвал, и еще, и еще.

Метался по мятым трупам врагов

И снова хватал смычок.

И снова, полмира к плечу подняв,

И музыки негде брать.

И снова проклятье. И снова не то,

И снова — сгори, но играй!

И только к утру, когда воздух иссяк

И не было сил у смычка,

Рассвет засверкал на безумных ногтях,

На кровью налитых зрачках,

Он выпрямился.

1937

«Шесть утра. Что ж, Вы были правы…»

Шесть утра. Что ж, Вы были правы:

Городок оснащен небогато.

Только три корабля паровых

На семнадцать трехдечных фрегатов.

Наших меньше. Но нам не плошать,

Хоть победе легко не достаться.

Да-с, противника уничтожать

С максимально коротких дистанций.

А Синопская бухта — дыра

Поскалистее Чесменской даже.

При норд-осте спускать брандера,