Моя первая любовь - [56]

И, подтолкнув ее к крайнему умывальнику, развязала сзади на ее платьице поясок, всегда уложенный красивым, затейливым бантом, и привязала крепко-накрепко к трубе, протянувшейся из стены вдоль всех умывальников. И сопроводила эту процедуру воспитательным наставлением:

— Вот и посиди тут и подумай, какие нехорошие вещи про меня наговорила всем. А если скажешь кому, что это я тебя привязала, то я тебя… я тебе… — надо было срочно придумать какое-нибудь страшное наказание. — Бант развяжу! — обрадовалась я такому варианту возмездия и расширила пояснение: — Точно! Когда спать будешь, стащу с твоей головы бант и развяжу! А еще! — добавила я, заметив по ее лицу, что не особенно она этой мести и испугалась. — Еще клея на твои волосы налью! Вот! И обрежут тебе их! — и удовлетворенно заметила, что теперь-то ей стало страшно. — Вот так! Поняла?

— Поняла, — кивнула она и заплакала.

— Вот и отстань от меня! — завершила я наш продуктивный диалог и, развернувшись, вышла из туалета.

С моей точки зрения, на сей раз справедливость восторжествовала полностью.

Разумеется, меня наказали.

Маринка меня не сдала, так прониклась обещанным актом вандализма над своей прической, но имелись и иные добровольные доносчики — вся та малышня, что внимательно слушала наш с ней диалог в туалете. Да и понятно было, как божий день, что кроме меня никто бы во всем саду не догадался привязать ее бантом к трубе, к тому же и обнаружили ее сразу же после моего триумфального выхода из клозета.

Да и ладно, и постояла я еще раз в углу, подумаешь.

Вот стояла и улыбалась, ибо моя просыпающаяся женская сущность была полностью удовлетворена справедливой местью, достойным наказанием соперницы и ощущением своей победы над ней.

После этого происшествия Марина старалась не то что не общаться со мной, а находиться как можно дальше, а вскоре ее и вовсе перевели в другой садик.

Вот такая у меня случилась первая любовь. По всем правилам — с переживаниями, соперничеством, треугольниками и предательством — охо-хо! Все по-взрослому!

Я до сих пор помню мальчика Юру, помню, как он выглядел, и фамилию его помню, помню его рассудительный несуетливый характер, как он сдвигал брови, когда обдумывал что-то серьезное или принимал решение. Такой настоящий мужичок, правильный, степенный.

Действительно хороший мальчик. Интересно, где он теперь, кем стал, как сложилась его жизнь?

И иногда, бывает, вдруг всплывут воспоминания про ту мою первую любовь, вызывая улыбку и легкую грусть. И вздохнется мимолетной печалью — ах, как жаль, что никогда больше ни один мальчик, парень или мужчина не протягивал мне кусочек яблочка в ладошке, чтобы поддержать во время несправедливого житейского наказания.

Ах, как жаль!

Александр Гадоль

Александр Гадоль родился и живет в городе Днепр, бывший Днепропетровск. Окончил теплофизический факультет, работал режиссером на различных каналах Киевского телевидения. Путешествовал автостопом по Европе, Азии, Африке и Америке. Был заключенным украинской тюрьмы. «Я фанатею от американских фильмов-нуар 40–50-х годов, поэтому мое произведение тоже написано в… жанре нуар: от лица мужчины, который постоянно ведет внутренний диалог, а его мысли сопровождаются закадровым голосом. В тюрьме я представлял себя героем фильма. Так было намного легче жить, чтобы не сойти с ума, представлять, как будто все это не по-настоящему».

Польский фильм

В первом, втором и третьем классе Саша после уроков заходил в кулинарию и брал пирожок с мясом за одиннадцать копеек или пирожное «Лето» за пять копеек, а когда денег было чуть больше, чем пятнадцать копеек, Саша брал мороженое пломбир, а на тридцать копеек ходил в кино.

Один польский фильм под названием «Новые амазонки», в главных ролях Ежи Штур, Ольгред Лукашевич, Барбара Лудвизанка и Божена Стрыйкувна, Саша смотрел семь раз подряд. Он мечтал, что у него, когда станет взрослым, появится такая девушка, как Божена Стрыйкувна, с длинными белыми волосами, бледной кожей и голубыми глазами. Он был согласен и на саму Божену, при условии, что она не будет слишком морщинистой.

Божена Стрыйкувна не давала ему покоя почти целый год. Ради нее он бегал по болотам, по притонам алкашей, по мусорникам, собирал пустые бутылки, баночки из-под майонеза, сдавал их, получал денежку и шел в кино. Там он поклялся, что, когда вырастет, а это будет лет в пятнадцать, поедет в Польшу и женится на прекрасной Божене. Ему почти двадцать, он не вырос, а, наоборот, уменьшился.

В двадцать лет Саша был не таким, как его ровесники. Они были взрослыми, а он был детским. Он не справлялся с ними: не вывозил их психически. На равных общался только с малолетками. На их уровне был почти вровень с ними. Его другу было пятнадцать лет, а выглядел на двадцать. Саша, наоборот, в двадцать — на пятнадцать. Вместе они ходили на дело.

Их дело нехитрое. Вот как оно начинается. Один приходит к другому и говорит:

— Давай сегодня кого-нибудь грабанем.

— Сегодня? — переспросит другой, стараясь не показаться трусом.

— Да.

— Давай.

И вот вечер. Двое в троллейбусе, оба с окраины, едут в центр города грабить богатых.

— Мне по хрену, кто попадется. Хоть мужик, хоть баба, — говорит первый.