Моя неволя - [8]

Работая иногда рядом с немцами, я обратил внимание на их педантизм, доходящий временами до абсурда. Помню однажды на земляных работах я увидел, как немец набрал лопату песка, а когда размахнулся, чтобы бросить его, прозвучал сигнал на обед. Немец остановился на замахе и не швырнул песок, а ссыпал его обратно в кучу, откуда только что его брал. Ну не идиотизм ли? Подобное мне доводилось видеть неоднократно. Кое-что мне очень понравилось: например по окончании работ немец обязательно почистит инструмент и не бросит его где попало, а положит на место.

Теперь уже не помню, на этапе из какого лагеря мне удалось бежать вместе с другим пленным, назвавшимся Лукой Сандыгой. На дворе было противно, зябко, падал крупными хлопьями мокрый снег.

Я привык к уральской зиме с хорошими морозами, с обильными снегопадами и ослепительным солнцем в погожие дни. Здесь морозов не было, и температура в редкие дни опускалась до десяти градусов, обычно же она была близка к нулю, и было очень сыро. Дома я легко переносил сорокаградусные морозы, здесь же постоянно мерз.

Нам удалось обменять наше красноармейское обмундирование на гражданскую одежонку, так как оставаться далее в военной форме было весьма рискованно. Луке достались хорошие брюки и довольно приличная телогрейка, мне же — брюки ватные, сильно поношенные и какая-то дышавшая на ладан кацавейка.

Днем мы брели от села к селу по украинской степи, воспетой Гоголем, временами отдыхая в стогах соломы. Ночевали большей частью в селах и на хуторах, предварительно разведав, нет ли там немцев. Изредка ночевали в стогах. Для ночлега выбирали самые бедные на вид хаты, полагая, что хозяин такой хаты или на фронте, или его просто нет. Почти всегда так оно и было. Мы помогали хозяйкам по хозяйству там, где нужны были мужские руки. За это нас пускали на ночевку, кормили, а иногда давали и что-нибудь с собой. Еду в этих хатах обычно составляла кукурузная мамалыга, картошка, а иногда кулеш из пшена, естественно, без мяса и чаще всего без жиров.

Шли мы, не имея определенного плана. Я настаивал на том, чтобы держаться восточного направления и двигаться к фронту. Лука был другого мнения и переходить линию фронта не хотел. Он очень боялся, что, перейдя линию фронта, мы попадем к особистам (а это было совершенно неизбежно) и его как украинца с оккупированной территории могут расстрелять, посчитав, что он сдался в плен, чтобы оказаться у себя дома. Такие случаи были.

Я боялся Особого отдела не меньше, чем Лука, но мысль о расстреле не допускал и считал, что все закончится штрафным батальоном или в худшем случае Колымой.

Однажды после очередной ночевки в стогу мы выбрались наружу и угодили прямо в руки полицаев. Метрах в двухстах от стога, в котором мы ночевали, стоял огромный кирпичный сарай. Прежде чем устроиться на ночевку в стогу, мы обследовали этот сарай. Он был пуст, но мысль о ночевке в нем мы почему-то отклонили.

Вот в этот-то сарай и привели нас. В нем уже находилось около сотни пленных, главным образом, обессиленных и больных. Непонятно почему мы не услышали, когда их вели. Вскоре началась такая метель, что, как говорится, ни зги не было видно. Вероятно из-за того, что полицаям в такую погоду мерзнуть не хотелось, они ушли в близлежащее село, а пленных весь день продержали в сарае. К вечеру погода еще ухудшилась. Видимость была нулевая. Мы с Лукой решили воспользоваться этим и попытаться бежать. Поговорили об этом с пленными, которые выглядели физически крепче остальных, но желающих составить нам компанию не нашлось. Риск был велик. При неудачном побеге грозила смерть.

Однако мы решились рискнуть, — уж очень благоприятствовала погода. Ночью, когда все уже уснули, мы выбрались наружу через крышу, что сделать было далеко не просто, так как сарай был высокий. Затаившись наверху, мы стали ждать, когда часовой, охраняющий сарай, пройдет с нашей стороны. А его все нет и нет. Так и не дождавшись часового, мы спустились с крыши, причем, сделать бесшумно нам это не удалось и мы изрядно трухнули. Часовой, на наше счастье, так и не появился, и мы решили, что он ушел греться в село, полагая, что в такую непогодь бежать никто не осмелится, тем более, что стены и двери сарая были надежными. А возможности сбежать через дырявую крышу он, видимо, не допускал.

И вновь началось наше блуждание от села к селу, и опять мы выискивали хаты победнее, и снова узнавали, есть ли в селе немцы и полицаи. Последние были почти в каждом селе, но одни, надев белую повязку на рукав, спасались тем от отправки в Германию, оставаясь в душе советскими людьми, а другие служили немцам верой и правдой, стараясь выслужиться любым способом. Встречаться нам довелось и с теми, и с другими.

Население к нам тоже относилось по-разному. Бедные, особенно солдатки, мужья которых служили в Красной Армии, принимали нас хорошо и помогали по мере своих возможностей. Богатых мы избегали. Случайно оказавшись в богатой хате, старались скорей унести из нее ноги, так, как хозяева могли в любой момент незаметно послать кого-нибудь за полицаями, а то и сами оказаться полицаями. Отношение к нам в ряде случаев определялось национальной принадлежностью. Часть населения недолюбливала русских и, даже, относилась к ним враждебно. Однажды Лука сказал, чтобы я говорил как можно меньше, ибо, мой русский язык не всем украинцам приятен и, более того, мы, «москали», теперь для кой-кого ненавистны. Мы чужаки здесь, даже, враги. В этой связи мне вспоминается, как однажды по дороге на фронт мы заскочили в одну хату с просьбой дать воды напиться. Хозяйка сказала, что воды у нее нет, а на лавке стояли два ведра воды, и мы указали на них. Воды она так и не дала, сказав: «Хай вас Сталин напувает».