Мoя нечестивая жизнь - [21]

– Экси? – И голос у нее был какой-то странный.

Когда я выбралась из постели, мама стояла посередке холодной первой комнаты. Из кастрюльки поднимался пар, но посудина была дырявая, и часть воды вытекла, образовав лужу у маминых ног. Вытирая мокрый пол, мама объявила, что ребенок вот-вот родится. Она уже спускалась к миссис О’Рейли, но та не отозвалась на стук.

– Сходи ты, Экси, спроси, почему она мне не ответила. Миссис О’Рейли спала, не сняв пальто; огонь в печи погас, в комнате стоял такой спиртной дух, что, казалось, чиркни спичкой – и все охватит пламя.

– Миссис? – Я встряхнула ее, но она не пошевелилась, лишь пробормотала, не разжимая губ:

– Приду через минуту. – И открыла один глаз, на короткий миг.

Вернувшись, я доложила маме. Она сидела на кровати, вытянув перед собой раздвинутые голые ноги, потрескавшиеся пятки были желты, как старое мыло.

– Ладно. Тогда иди в соседнюю комнату, сядь у печки и жди миссис О’Рейли или тетю Бернис.

Давным-давно, когда наш Джо родился, мы с Датч целые сутки провели у тети Нэнс Даффи. И когда мама потеряла двух детей – тоже.

– Две погибшие крохи, – говорила мама, – против трех живых.

Но тетя Нэнс умерла, и отослать меня мама теперь могла разве что в соседнюю комнату.

– Не обращай внимания, если я начну вдруг кричать. Просто не слушай.

– Но как я могу не слушать?

– А вот так. Боль при родах штука естественная. Когда человек появляется на свет, это всегда больно. Если никого не будет, придется тебе перерезать пуповину.

– Что перерезать?

Мама не ответила и отослала меня из комнаты. Сидела я как на иголках. Места себе не находила, размышляя о пуповине, ноже, младенце, выживет ли он, и что будет с мамой, и как вообще он появится на свет. Ребеночка принесет фея, сказала мне как-то мама. Но от уличных детей я слышала совсем иное, и хоть я и не верила, что люди появляются на свет так же, как собаки и коровы, в глубине души таился страх – а вдруг все так и есть? Иначе почему мне не разрешают посмотреть?

Очень скоро из комнаты донеслись первые ужасные звуки. Поначалу мягкие и тихие, навроде воркования голубей за окном, они все нарастали, делались резкими, словно чье-то копье пронзало мамино тело. Я вошла в комнату, приблизилась к кровати:

– Бедная мамочка.

Она снова велела мне сходить за миссис О’Рейли, но старой карги и след простыл. Мама попросила пить. Я принесла воды.

– Мне позвать кого-нибудь? Мам? Позвать? Хоть кого-нибудь. Соседей…

– Нет, – пролепетала она. – Сейчас придет кто-нибудь из Даффи.

Я принесла ей чаю, но пить мама не стала. Я укрыла ее. Тело ее сотрясала дрожь. Потный лоб собрался морщинами. Мама сбросила одеяло, заскрипела зубами. Задыхаясь, прохрипела: «Отойди от меня!» и сразу же: «Не бойся». А уж напугана-то я была. Она рыдала, вопила, мотала головой туда-сюда, вцепившись пальцами единственной руки в матрас. Проклятия и ругательства так и слетали с ее губ, будто в кровь ей сыпанули раскаленного угля.

– Сучий потрох! – надрывалась мама.

Она то вставала, то садилась, то бродила по комнате, пока я пряталась в кухне. Руку она прижимала к пояснице.

– Экси, надави вот тут, может, боль ослабнет?

Она ухватилась одной рукой за дверной косяк, а я стиснула кулаки и со всей силы вжала в ее костлявый крестец.

– Так, так, хорошая девочка, – бормотала она. Пот с мамы стекал ручьями, несмотря на холод. – Ничего из этого тебе не следовало видеть, не следовало.

Она уронила голову – передышка, – и вот голова опять запрокинута, а из груди рвется крик. Вскочила – присела – опять легла. Издала протяжный звук, точно корова замычала. От ужаса я не знала, что делать, только следила за ней в полутемной комнате.

– О-о-о, мать твою так, я умираю, – прошептала мама.

– Не умирай, мамочка, не умирай! – взмолилась я.

Куда запропастились Даффи? Я прислушивалась к шорохам: не идет ли Бернис? Два часа утекло, и никого. Мама снова позвала меня, голос резкий, хриплый, задыхающийся. Когда я вошла к ней, мама лежала, задрав согнутые в коленях ноги.

– Одеяло, – сказала она, – набрось мне на ноги одеяло. Я исполнила приказание. Получилась маленькая палатка.

– А теперь уходи. Не смотри.

Я послушалась, но успела разглядеть, что матрас под ней весь в чем-то черном. Белевшие в темноте ноги были перемазаны кровью.

– Уходи! – простонала мама, и я вернулась в кухню.

Как ни зажимай уши, крики все равно были слышны.

Словно привидение выло за дверью. Последний, самый жуткий крик – и внезапная тишина. Я прислушалась. Дыхание неровное, прерывистое. Вскоре мама шепотом позвала меня. Я бросилась в комнату. Мама без сил откинулась на подушку, ноги опущены, палатка обрушилась.

А что там, под одеялом? Между белыми мамиными коленями в черной луже я увидела маленькое тельце, жидкие мокрые волосенки встопорщены, из середины живота тянется голубая пульсирующая веревка. Прежуткое зрелище. От моей новой сестры валил пар, точно от только что освежеванного кролика.

– Возьми ребенка, – слабым голосом велела мама.

– Но…

– Делай, что говорят! – Несмотря на слабость, голос был строг. – Не дергай, помни про пуповину.

Я подняла крошечное существо, пальцы ощутили теплоту его кожи. Голубая веревка болталась в воздухе, и я непонимающе смотрела на нее, пытаясь сообразить, как именно она входит в тело мамы. Та велела взять новорожденного за лодыжки одной рукой, словно кролика, готового для кастрюли, и шлепнуть крошку по спине. Я неуверенно хлопнула сестру, еще раз. Кожа была сморщенная и вымазана чем-то белым и склизким. Малышка кашлянула и дернула ручками. Пальчики на ногах были точно кукурузинки.