— Папа, не сейчас.
— Расскажи ему, — обратился он к матери, — пусть подумает, умно ли поступает вот уже битых тридцать лет!
— Правда, не сейчас, — присоединилась ко мне мама.
Но он уже завелся. Я узнал (не в первый раз), сколь огорчительно мое пренебрежение к традициям нашей семьи: трудолюбию, стойкости и трезвому взгляду на вещи. Мне попеняли на то, что подростком, помогая по субботам в магазине, я все делал наперекосяк и не прислушивался к здравым советам. Помнишь? Помню. «Нет, не так, — говорил отец в кладовой, подавая коробки с носками мне, стоящему на шаткой стремянке, — не так, Пеппи, ты сам себе мешаешь. Смотри! Понял теперь, как надо? Всегда все делай правильно. Если делаешь неправильно, лучше вообще не делай, сынок». О, мудрые уроки азов предпринимательства, зачем я не прислушался к вам! Почему торговля товарами для мужчин не стала фундаментом твоего мироощущения? Почему, Пеппи? Почему твоя любознательность не распространилась на туфли «Флэг Бразерс»? Неужели подтяжки «Хикок» и галстучные булавки «Свэнк» менее интересны, чем Флобер и Достоевский?
— Была страшная гроза, — продолжал отец, — гром и ливень, все как полагается, а тебе пришло время возвращаться домой из детского сада. Четыре с половиной года. Ты строго-настрого запретил заходить за собой. Даже Джоан. «Я сам». Сам, сам, сам — главное твое слово. Помнишь, а?
— Нет.
— Так слушай. Мама взяла детский дождевик и резиновые сапожки и все-таки отправилась в садик. Иначе промокнешь и опять заболеешь — дождь же! Помнишь, как ты ее встретил?
Наверное, заплакал от унижения.
— Нет, не помню.
— Ты посмотрел сквозь нее. Как будто ее нет и никогда не бывало.
— Неужели?
— Представь себе, именно так. Ты посмотрел сквозь нее и сказал: «Уходи». Прогнал. Даже кепку не дал на себя надеть. Четыре с половиной года! Шел сам по себе под дождем, а мама спешила следом с дождевиком и сапожками. Сам, сам, сам. Достаточно взрослый для самостоятельных решений и действий. И вот вам результат. Хоть раз в жизни прислушайся к нашему мнению, Пеппи!
— Хорошо, — ответил я и повесил трубку.
Мокрые от слез глаза. Зубы бьют дробь. Так ли пристало выглядеть человеку, свободному ото всего? На стуле у стены сидела Сьюзен, зябко кутаясь в пальто, такая же беспомощная, как в день нашей первой встречи. Она сидела и ждала. О боже, чего она ждет? Вот Сьюзен. А вот он я, оставшийся самим собой: сам по себе, вне себя от себя. Что само собой разумеется.
