Моя миссия в Армении. 1992-1994 - [4]

Да и просто дипломатическому протоколу, необходимому молодым государствам для поддержания нормальных отношений с внешним миром, им ведь тоже надо было еще учиться и учиться. И в этом деле роль российской дипломатии незаменима. Надо только, чтобы она сама была дипломатией, а не цековско-обкомовским лицедейством. Тут-то и пригодился опыт карьерных дипломатов, которых начали было в 1992 году выживать из МИДа в процессе заглатывания его общесоюзного аппарата, этого мощного кита, худосочной сардинкой, какой был МИД РСФСР.

Но дипломатия – дело наживное. Она – всего лишь инструмент, важнейшее средство осуществления, материализации внешней политики, ее общих принципов и ее направленческих доктрин. А вот их-то, к сожалению, ни в начале пути, ни в последующем у руководства российского МИДа долго не было. Объявление нового зарубежья приоритетным направлением не сопровождалось никакими мерами. Более того, новые посольства были поставлены в значительно худшие условия, нежели посольства давно существовавшие, а в «горячих точках» – в самые плохие. Достаточно сказать, что Указом Президента от 6 августа 1992 года зарплата сотрудников посольств в Закавказье, Средней Азии, Молдавии была установлена на уровне в три с лишним раза более низком, чем в Прибалтике и Украине, хотя и там платили куда меньше, чем в США или Франции. Кто в этом повинен прежде всего, как не министр, оказавшийся неспособным доказать президенту, что людям в неблагоприятных с чисто житейской, а иногда и политической точки зрения, условиях платить надо больше, дабы компенсировать полное отсутствие бытовых и культурных удобств, не говоря уже об опасностях, неизбежных и неустранимых в районах конфликтных ситуаций. Для мало-мальски сносного выправления положения с зарплатами понадобилось два года, а ведь это и был как раз тот срок, на который отправили в Ереван и Баку, Кишинев и Душанбе первые составы посольств.

Конечно, мы выкручивались, как могли, с помощью армянских друзей, российских военных и пограничников и хозяйственных служб нашего МИДа, которые тоже старались что-то делать в пределах своих скудных средств и возможностей.

Хуже было с политической ориентацией. Она отсутствовала полностью. Перед посольством не ставилось даже задачи формулирования предложений, необходимых для создания новой внешнеполитической доктрины, а когда они все же давали такие предложения, никакого отклика из Центра не поступало. И то, что варилось в новоиспеченном департаменте СНГ и в других структурах, так или иначе причастных к внешней политике, консультациям с посольствами не подлежало.

Да что там доктринальная работа! Обыкновенной информации из Центра, даже непосредственно касающейся Армении, мы практически не получали без нажима с нашей стороны, да и в этом случае кпд был близок к нулю.

В самые трудные времена блокадных зим 1992-1993 и 1993-1994 гг. в Ереван из официальных московских чинов не приезжал никто. Исключение составлял посредник в карабахском вопросе, но ведь и сама его миссия носила исключительный характер. Срочные хозяйственные проблемы решались в Москве, куда летали и звонили напрямую армянские государственные деятели. Мы же узнавали об этих делах от них: у нас хорошие связи установились с людьми из Совмина и аппарата Президента. Кстати, МИД Армении тоже на первых порах находился за пределами этого поля межгосударственных отношений. Что же касается культурных связей, то они попросту были сведены к нулю. Их некоторое оживление по существу началось с Фестиваля русской музыки в июне 1994 года. Сотрудничество между госделегациями в области подготовки двусторонних соглашений, успешно начатое летом 1992 года, было прервано почти на два года по вине армянской стороны, слишком затянувшей назначение нового главы своей делегации после отставки ее первого руководителя осенью 1992 года. Так что российской госделегации пришлось взять на себя согласование текстов договоров и соглашений не только с российскими ведомствами, но и с армянскими.

Несмотря ни на что, за два первых года межгосударственных отношений между нами было заключено более трех десятков российско-армянских соглашений в области политического, военного, экономического, научно-технического и культурного сотрудничества и таким образом создана первоначальная юридическая основа отношений между Россией и Арменией.

Далеко не все эти соглашения начали работать сразу – так не бывает, чтоб сразу. Но деловые связи восстанавливались, налаживались, развивались. И тут вполне определенную роль играло наше маленькое посольство, которое не только направляло свои предложения в Москву, но в блокадных условиях вместе с нашими военными и пограничниками выступало как немаловажный зримый фактор российского политического присутствия в Армении, общаясь с государственными деятелями, с основными оппозиционными силами, с учеными и университетской профессурой, врачами и литераторами, художниками и музыкантами, актерами и журналистами, бизнесменами и рабочими, со всем народом, для которого российский посол стал – и я этим очень горжусь – буквально символом надежд на сохранение духовных и возобновление материальных связей с Россией. Кое-кто даже сравнивал меня с Грибоедовым в его ипостаси друга и защитника армянского народа. И они были недалеки от истины в том смысле, что мне действительно пришлось взять на себя роль адвоката Армении перед московскими чиновниками, в том числе мидовскими, делая это, естественно, в интересах самой России, которая много потеряла бы, откажись она от общего цивилизационного наследия, сложившегося благодаря совместным усилиям русских и армян на протяжении веков.