Моя мать Марлен Дитрих. Том 1 - [28]

Как-то раз, пока еще снимали «Голубого ангела», я решила придумать себе другое имя. Моим настоящим именем меня все равно никто не звал, разве что когда я чем-то провинюсь. «Мария! Поди сюда!» означало большую неприятность. Некоторые дети придумывают себе друга, вымышленного товарища по играм; но я, как мне кажется, просто искала саму себя, поэтому в один прекрасный день объявила, что с этих пор меня надо звать Хайдеде. Бог знает, откуда я взяла это имя — может быть, тут была какая-то перекличка с Хайди[1] — я была глубоко в идиллическом альпийском периоде. Все восприняли мое заявление очень серьезно. С тех пор моя мать звала меня: Ребенок, Радость моя, Ангел, Любовь моя; отец: Ребенок или Кот, — а все остальные: Хайдеде, дочь Марлен Дитрих!

Как-то раз вечером у моей матери выдался свободный часок, и она присоединилась к нам за обедом.

— Сегодня в сцене, когда он ее душит, он и на самом деле чуть не задушил меня! Джо заметил, извинился и остановил съемку. Что происходит с Яннингсом? Он так блестяще играет. Какой актер! Иногда он даже пережимает, но тогда Джо устраивает с ним долгую беседу, а мы все ждем и отдыхаем — и потом Яннингс опять великолепен! Так почему же он вдруг перестал играть и принялся душить меня всерьез?

Мой отец налил ей и себе пива.

— Если бы я был Яннингсом, Мутти, я бы в этой сцене не остановился на режиссерское «стоп!» и додушил бы тебя.

— Что ты хочешь сказать? — Моя мать была возмущена. — Опять я во всем виновата?

Ты же отняла у него фильм — «Голубой ангел» принадлежит теперь Марлен Дитрих, а не Эмилю Яннингсу, первоначальной его звезде. Он же это понимает!

— Ну, если это так, то это вина Джо, а не моя! Я просто делаю, что он мне велит. Яннингсу следовало бы задушить Джо, а не меня.

И она пошла надевать пальто, ей предстояло еще выступать в театре.

В Берлинской кинематографической индустрии прекрасно осознавали, что в ее недрах создается нечто феноменальное. В Голливуде не замедлили тоже прознать об этом. Будучи американским дистрибьютором «Голубого ангела» и «родной» студией Штернберга, «Парамаунт» решил, что неплохо бы заполучить говорящую по-английски немецкую секс-бомбу с аппетитными ляжками, о которых все судачили.

МАРЛЕН ДИТРИХ-ЗИБЕР

КАЙЗЕРАЛЛЕЕ 54 БЕРЛИН

29 ЯНВ 1930

ИМЕЮ УДОВОЛЬСТВИЕ ПРИГЛАСИТЬ ВАС ВЛИТЬСЯ В БЛЕСТЯЩИЙ СОСТАВ ИСПОЛНИТЕЛЕЙ СТУДИИ ПАРАМАУНТ ТЧК ПРЕДЛАГАЮ КОНТРАКТ НА СЕМЬ ЛЕТ НАЧИНАЯ С ПЯТИСОТ ДОЛЛАРОВ В НЕДЕЛЮ ДО ТРЕХ ТЫСЯЧ ПЯТИСОТ ДОЛЛАРОВ В НЕДЕЛЮ НА СЕДЬМОЙ ГОД ТЧК МОИ ПОЗДРАВЛЕНИЯ ТЧК ПОЖАЛУЙСТА ПОДТВЕРДИТЕ ДЕПЕШЕЙ ТЧК БЕРЛИНСКИЙ ОФИС УСТРОИТ ПУТЕШЕСТВИЕ ПЕРВЫМ КЛАССОМ И ВСЕГДА В ВАШЕМ РАСПОРЯЖЕНИИ ЕСЛИ ПОНАДОБИТСЯ ПОМОЩЬ

Б П ШУЛЬБЕРГ

ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТ КОРПОРАЦИИ ПАРАМАУНТ

Читая вслух телеграмму, моя мать больше возмущалась легкомысленностью ее тона, чем предложением такого низкого гонорара.

— Какая самоуверенность у этих типов. Подразумевается, что я не смогу сказать «нет». Они меня даже поздравляют!

Она бросила телеграмму через стол моему отцу и пошла относить ланч Штернбергу на студию, где он монтировал «Голубого ангела».

«Голубой ангел» был завершен, ревю закрылось. Моя мать осталась не у дел. Фон Штернберг собирался вскоре вернуться в Америку; она теперь редко с ним расставалась. Он все уговаривал ее принять предложение «Парамаунта». Она отговаривалась, во-первых, заботой обо мне; во-вторых, она не могла подписывать ни с кем договор, поскольку «УФА» все еще имела на нее права. Когда на «УФА» наконец решили больше не стеснять ее контрактом, она убедила себя, что никуда не годится, что все заблуждались на ее счет, что она вовсе не «чудо» и что ее якобы блестяще начавшаяся карьера в кино закончилась.

— Видишь? Что я тебе говорила? «УФА» я тоже не понравилась в фильме, то-то они больше не хотят иметь со мной дела.

— Не глупи. Они просто тупицы, которые не понимают, что упускают, а это тебе же на руку, — сказал мой отец.

— Ну да, это же замечательно! Теперь ты свободна и можешь подписать договор с «Парамаунтом». — Фон Штернберг пришел в полный восторг.

— Я не поеду в Америку, я тебе говорила. Я не знаю, что меня там ждет. Страну, которая делает из собаки кинозвезду, нельзя принимать всерьез. И потом — Ребенок. Что, тащить Ребенка через океан? И откуда ты знаешь, что теперь, когда «УФА» сказала «нет», эти большие боссы в «Парамаунте» не потеряют ко мне интерес?

— Не потеряют, поверь Мне, они хотят тебя заполучить, а когда я покажу им фильм, они будут тебя умолять. А ребенок? Ребенок получит только обилие солнца и собственный бассейн — что в том плохого?

Это звучало устрашающе. Солнце круглые сутки и какой-то бассейн. Мне сначала надо бы научиться плавать.

— Если ты настаиваешь, Джо, я поеду, но сначала одна. Поглядеть, так ли все «замечательно», как ты говоришь. Тогда я могла бы вернуться и, может быть, забрать Ребенка. Если же мне не понравится, а контракт уже подписан — что тогда? И как я могу быть уверена, что ты, только ты, будешь моим режиссером? Нет, нет и нет! Все это слишком сложно. Здесь я могу работать безо всех этих ужасных проблем!

— С меня хватит, я уже наслушался глупостей! — сказал фон Штернберг и вышел из комнаты.