Моя мама - ведьма - [2]

Может быть ему было холодно или он хотел есть, я не знаю. Все окружили стол и начали петь, сначала тихо, потом все громче и громче, перекрывая крик этого ребенка. Что пели? Этого я вам не скажу. Нет, я знаю слова и мелодию, я даже сама могу это спеть. Но мама говорила, что нельзя рассказывать об этом непосвященному, не принимавшему участие в Ритуале. Так что, не просите меня, я не могу сказать.

Да, так вот, об этом ребенке. Все пели, я чувствовала, как звуки голосов сплетаются в какую-то картину, я просто видела эту картину, понимаете? Видела! Это было прекрасно — алые сполохи на черном переливчатом бархате. Я раскачивалась в такт звукам, даже хотела подпевать, но могла только тянуть мелодию, не зная слов. Да, тогда я еще не знала слова…

Потом из круга вышел дядя Сережа. Мы познакомились потом, он был моим лучшим другом, а в тот день это был просто незнакомый мужчина, про которого мама сказала, что он — хороший.

Он подошел вплотную к столу, на котором лежал плачущий ребенок и поднял руку. Сначала я не поняла, что же он сжимает в пальцах. Потом увидела — нож. Странный такой нож. Совсем не такой, как были у нас на кухне. Этот нож был не металлический, а костяной. По тонкому лезвию змеились непонятные знаки. Он был изящен, этот нож, который дядя Сережа одним плавным движением погрузил в грудь ребенка.

Наступила тишина. Я помню, мне казалось, что эта тишина — материальна, ее можно трогать руками и даже отрезать кусочек, попробовать на вкус. Она давила, как толстое одеяло в жаркую летнюю ночь. Это потому, что в один момент прекратилось и пение людей, и крик ребенка. Я плавала в волнах тишины, пока не услышала тихий хрип и бульканье, исходившие от стола. Мама подтолкнула меня вперед, к дяде Сереже. Я увидела, как он аккуратно разрезал младенца вдоль, рассек грудную клетку точно посередине, вскрыл животик. Но ребенок был еще жив, он хрипел, а внутри него булькала кровь. Тихо-тихо. Я видела его красные вздрагивающие внутренности, видела как кровь толчками растекается по крошечным ручкам и ножкам, заливая едва дрожащие малюсенькие пальчики. От запаха этой крови кружилась голова, и во рту появился кисловатый привкус.

Дядя Сережа взял мою руку и потянул ее к ребенку. Я подчинилась, словно во сне. И я помню это первое касание, когда мои пальцы погрузились в теплую мокрую плоть, я помню вязкость крови и скользкость кишок. И сердце. Сердце этого ребенка под моей изучающей рукой. Оно еще билось.

Непередаваемое ощущение! Я даже не могу это описать, это нужно почувствовать самому. Я как-то сразу поняла, чего от меня ждет дядя Сережа и все, стоящие вокруг. Я сжала это крошечное сердечко в своей ладони и рванула руку вверх, поднимая ее над головой, с зажатым в пальцах комочком.

Услышав общий вздох, я поняла, что все сделала правильно. Дядя Сережа одобрительно кивнул мне, и я повернулась к остальным. Мама смотрела на меня с гордостью. Я все еще держала над головой это сердце, и мне казалось, что оно бьется, затихая под моими пальцами. Кровь потекла по моей руке, несколько капель упали на лицо, на губы, и я слизнула их, чем вызвала еще один восторженный вздох всех. Кто-то подставил специальное блюдо, на которое я положила это сердце, уже переставшее вздрагивать…

Уже дома я спросила у мамы, все ли сделала правильно.

— Да, доченька, — ответила она. — Ты у меня просто умница.

Меня беспокоил вопрос, хорошо ли то, что произошло там, на собрании. Ведь этот ребенок умер.

— Но ты же ломала кукол, чтобы посмотреть, как они устроены? — сказала моя мама. — Вот и тут — то же самое. Это — как кукла, не более того. Я горжусь тобой, доченька.

Я поняла, что мама права. Моя мама всегда была права, я привыкла ее слушаться. И потом, это была такая интересная игра, смотреть, что у них внутри, у этих живых кукол.

Там, в газете, которую я видела у воспитательницы, написано, что их было сорок восемь. Тех, кто умер на наших ритуалах. Я не помню. Возможно, они правы, возможно — нет. Может быть, их было больше или меньше. Мы не считали. Зачем был нужен этот подсчет? Некоторых я помню, многих забыла. Вот женщину с родинкой я помню хорошо. Наверное, это потому, что мне очень понравилась родинка. Знаете, такая небольшая, темно-коричневая, даже шоколадная, чуть ниже ключицы на плече. Она так красиво смотрелась на белой коже. Я захотела, чтобы у меня была такая же. Я хотела быть такой же красивой, как эта женщина с родинкой и волнистыми пепельными волосами.

Волосы у меня тоже красивые, но вот родинки такой нет. Только немного веснушек на носу. Мне разрешили срезать у нее этот кусочек кожи, с родинкой. Я хранила этот отрезанный клочок в шкатулке, смазывая кремом, чтобы кожа не засохла, и часто прикладывала к своему плечу, примеряя — как подошла бы мне такая родинка. Жаль, что у меня такой нет, она красиво выглядела на фоне моей кожи. Я даже хотела приклеить к плечу этот кусочек, но мама не разрешила, сказав, что все равно не будет держаться…

Я не знаю, где теперь моя мама, дядя Сережа и все остальные. Я только понимаю, что больше никогда не увижу их. В тот день, когда чужие люди увезли маму, она сказала мне: