«Моя ладья» - [4]

И тут мне вдруг пришло в голову: а ведь я впервые вижу, чтобы она улыбалась или смеялась — не на сцене. Кстати, вот плакала она по малейшему поводу — помню, однажды на уроке она вдруг поняла по какому-то косвенному замечанию учителя, что Антон Чехов — ну, знаешь, великий русский драматург — умер. Я своими ушами слышал, как она потом говорила Алану, дескать, она в это не верит. И таких мелких странностей за ней водилось видимо-невидимо.

Ну что ж, заехал я за ней в воскресенье на машине, древнее которой в целом мире бы не нашлось, даже тогда — и при этом ни разу не музейный экспонат, Милти; развалюха та еще — по правде говоря, и завелась-то она лишь по счастливой случайности. И вот, подкатываю к автобусной остановке у Сиссиного дома в Бруклине — там она и стоит в этой своей вылинявшей, поношенной гофрированной юбке и вечной блузке. Держу пари, каждую ночь из ниоткуда появлялись маленькие эльфы по имени Сесилия Джексон — и все это стирали-гладили. Забавно, как они с Алом оказались два сапога пара; сам Ал был этаким местным Вуди Алленом.[8] Думается, потому он и зачитывался своими бредовыми книжонками — да, Милт, в 1952-м они считались сущим бредом, а что еще прикажете делать сопляку итальяшке пяти футов трех дюймов ростом, и при этом такому умнице, что другие дети не понимали и половины из того, что он говорит? Сам не знаю, зачем я с ним дружил; наверное, мне просто приятно было почувствовать себя большим и сильным, ну знаешь, благородным героем — то же самое, что за Сисси заступаться. Они ждали на автобусной остановке — даже ростом вышли под стать друг другу, и, похоже, головы у них были тоже устроены одинаково. Сдается мне, Ал на пару десятков лет опередил свое время, равно как и его любимые книги. И может, если бы движение за гражданские права началось на пару лет раньше…

Как бы то ни было, поехали мы в Сильверхэмптон: отлично прокатились, по большей части по сельской местности, ровной, как стол, — в те времена на Острове еще были овощеводческие фермы, — и отыскали пристань. Ну, пристань — это громко сказано: здоровенный такой причал, старый, но еще вполне крепкий. Я припарковался, Ал забрал у Сисси хозяйственную сумку.

— Ланч, — пояснил он.

Там-то «Моя ладья» и стояла, ближе к середине причала. А я-то, грешным делом, и не верил, что она вообще существует. Старая, рассохшаяся деревянная гребная лодка с одним веслом, на дне — воды на три дюйма. На носу чья-то рука коряво вывела оранжевой краской: «Моя ладья». Суденышко было зачалено веревкой не крепче шнурка. И однако ж не создавалось впечатления, что лодка тут же и затонет; в конце концов, она там пробыла не один месяц, под дождем, а может, и снегом, и все еще держалась на плаву. Так что я шагнул через борт, уже жалея, что ботинки не догадался снять, и принялся вычерпывать воду жестянкой, которую загодя захватил из машины. Алан и Сисси, устроившись в середине лодки, разбирали сумку. Наверное, ланч накрывали. Ни Алан, ни Сисси отсутствия второго весла не заметили: было понятно, что «Моя ладья» от причала почитай и не отходила. Небось Сисси с Глориэттой просто перекусывали на борту да воображали себя пассажирками «Куин Мэри».[9] День выдался славный, но ни туда ни сюда; ну знаешь, как оно бывает — то облачка набегут, то солнышко проглянет, но облака — мелкие, пушистые, дождя ничего не предвещало. Я вычерпал со дна грязную жижу, а потом перебрался на нос. Тут как раз солнце вышло — и я заметил, что насчет оранжевой краски ошибся. Краска была желтой.

Я пригляделся внимательнее: нет, это вообще не краска; это что-то вделано в борт «Моей ладьи», вроде как фамилии владельцев — в двери офисов. Наверное, в первый раз я просто не присмотрелся толком. Такая вся из себя изящная, цветистая надпись — очень профессионально сделано. Медная небось. И не табличка, Милт, нет, — как же такие штуки называются? Инкрустация? Инталия? Когда каждая буква выполняется по отдельности. Небось Алан постарался: у него к такого рода вещам настоящий талант был, он все, бывало, для своих бредовых книжек крышесносные иллюстрации рисовал. Я обернулся: Ал и Сисси достали из сумки здоровенный отрез марли и теперь драпировали ею высокие шесты, встроенные в борта лодки: что-то вроде тента сооружали.

— Хэй, ты небось эту тряпку из театральной мастерской позаимствовала? — спросил я.

Сисси улыбнулась — и промолчала.

— Слушай, Джим, ты водички не принесешь? — попросил Ал.

— Без проблем, — откликнулся я. — Это на пристань надо сходить?

— Нет, в ведре набери. Ведро — на корме. Сисси говорит, на нем написано.

О, конечно, подумал я, разумеется. Затерянные в Тихом океане, мы выставляем ведро и молимся о дожде. Ведро и впрямь обнаружилось там, где сказано; чья-то рука аккуратно вывела на нем по трафарету зеленой краской: «Пресная вода». Краска слегка расплылась, но этим ведром никто и никогда уже не воспользовался бы по назначению. Абсолютно пустое и сухое, оно настолько проржавело, что, если поднять его к свету, в нескольких местах дно просматривалось насквозь.

— Сисси, оно ж пустое, — крикнул я.

— Джим, посмотри еще раз, — велела она.