Моя двойная жизнь - [154]

Я поспешила покинуть эту лавку — пристанище двух жертв цивилизации[84].

Посещение Кангнанваги не доставило мне никакого удовольствия и навеяло на меня тоску. Я возмутилась низостью людей, скрывавших под именем цивилизации вопиющие и узаконенные преступления, и вернулась в город усталой и опечаленной.

Наши четыре представления прошли в Монреале с небывалым успехом в немалой степени благодаря шумному и веселому присутствию студентов. Ежедневно двери театра открывались для них за час до спектакля. И они устраивались на галерке по своему усмотрению.

Наделенные в большинстве превосходными голосами, студенты делились на группы в зависимости от песен, которые собирались петь. Затем они готовили из крепких бечевок воздушный путь, по которому корзины с цветами спускались с их райка на сцену, а также повязывали на шеи голубкам ленты с пожеланиями, сонетами, изречениями.

Цветы и голубки сбрасывались во время вызовов и падали к моим ногам: первые — благодаря безотказному действию воздушной дороги, вторые — вследствие птичьего испуга. Каждый вечер я получала эти милые посылки.

На первом же спектакле я испытала сильное волнение. Маркиз де Лорн, зять королевы Виктории, отличался королевской точностью, и студентам это было известно. Зал содрогался от гула. Сквозь щель занавеса я пыталась определить состав публики. Внезапно без всякого видимого повода установилась полная тишина, и несколько сотен молодых горячих голосов запели «Марсельезу».

Губернатор с предупредительностью, исполненной величия, поднялся с места при первых звуках нашего государственного гимна. В один миг весь зал был на ногах, и великолепное пение звучало в наших сердцах зовом родины. Никогда еще исполнение «Марсельезы» не приводило меня в такое волнение.

Как только пение закончилось, раздались аплодисменты, не смолкавшие до тех пор, пока по короткому взмаху руки губернатора оркестр не заиграл «God Save the Queen!»[85].

Я никогда не видела более гордого и благородного жеста, чем тот, которым маркиз де Лорн подал знак дирижеру. Он позволил сыновьям покоренных французов выразить свое сожаление и призрачную надежду и, первым поднявшись с места, почтительно слушал их громкий стон, но заглушил его финальное эхо звуками государственного гимна Великобритании. Будучи англичанином, он, бесспорно, имел на это право.

Наш последний спектакль — «Эрнани» — пришелся на 25 декабря, день Рождества.

Монреальский епископ все еще метал громы и молнии против меня, Скриба, Легуве и моих бедных актеров, требуя во что бы то ни стало отлучить всех нас от церкви. В ответ на его яростные нападки поклонники Франции и ее искусства распрягли моих лошадей, и огромная толпа, среди которой были депутаты и другие почетные лица города, подхватила мои сани.

Достаточно взять в руки тогдашние газеты, чтобы убедиться, какой потрясающий эффект произвело это торжественное шествие к моему отелю.

На следующее утро, в воскресенье, я отправилась с Жарреттом и сестрой на прогулку вдоль берега реки Св. Лаврентия.

Вскоре я остановила карету, чтобы немного размяться. Сестра предложила мне, смеясь:

— А что, если нам взобраться на ту большую льдину, которая того и гляди расколется?

Сказано — сделано. И вот мы уже расхаживаем по льдине, пытаясь ее отколоть. Вдруг страшный крик Жарретта дал нам понять, что мы преуспели в своей затее. В самом деле, наш ледовый ялик, подгоняемый течением, уже вовсю разгуливал по узкому фарватеру реки. Мы вынуждены были сесть, так как льдина раскачивалась из стороны в сторону, и разразились безудержным смехом.

На крики Жарретта сбежался народ. Мужчины, вооруженные баграми, пытались задержать наше движение, но не могли подойти ближе из-за того, что лед был слишком непрочным. Затем нам бросили веревки, и мы ухватились за одну из них обеими руками, но наши спасатели так резко дернули за другой конец, что наш и без того хрупкий плот налетел на другие льдины и раскололся пополам. На сей раз мы не на шутку перепугались, ведь мы остались на меньшей части льдины. Нам было не до смеха: мы плыли все быстрее и быстрее по расширявшемуся фарватеру. Но, к счастью, в том месте, где река делала изгиб, нас зажало между двумя гигантскими глыбами, и это спасло нам жизнь.

Мужчины, отважно следовавшие за нами, взобрались на эти глыбы, и один из них с замечательной ловкостью метнул гарпун в наш ледяной обломок, чтобы удержать его на месте: сильное подводное течение грозило утащить нас дальше.

Лестница, придвинутая к одной из глыб, подставила нам свои спасительные ступени. Сестра поднялась первой, и я последовала за ней, стыдясь глупого положения, в которое мы попали.

Пока мы добирались до берега, Жарретт догнал нас в экипаже. Он весь побелел, но не от страха за мою жизнь, а при мысли, что в случае моей гибели придется прервать гастроли. Он сказал мне совершенно серьезно:

— Если бы вы погибли, сударыня, это было бы нечестно с вашей стороны, ибо вы умышленно расторгли бы наш контракт.

Мы едва успели на вокзал, чтобы сесть в поезд, отправлявшийся в Спрингфилд.

Огромная толпа канадцев напутствовала нас на прощание с той же неистовой любовью, с какой встречала наше прибытие.