Моя другая жизнь - [52]

«Прикидываетесь таким наивным», — сказала Фейетт. Но я не прикидывался. Я приехал в Сингапур, соблазненный самим названием города, его особой аурой. Я учил студентов, думая, что они хотят разбираться в английской литературе. Я поселился в доме Лазарда, полагая, что уроки поэзии действительно нужны этому человеку, и месяц назад, когда он сказал: «Самый трудный тест у вас уже позади — вы понравились моей жене», — я принял эти слова за приятную похвалу. Я поверил ему, когда услышал, что журнал охотно согласился опубликовать его стихи.

Теперь я больше не был наивным.

Из поездки мой работодатель возвратился в пятницу, но до понедельника мы не виделись. Свободное время я использовал для работы над романом. Как обычно, при очередной встрече Лазард ничем не дал мне понять, что моя работа покамест скорее напоминает синекуру. Он пребывал в отличном настроении и, по-видимому, был рад моему обществу.

После короткой беседы ни о чем — Лазард сетовал, что застрял в аэропорту, — он дружелюбно поинтересовался:

— Ну как, занимались сочинительством эти дни?

— Да, работал над своей книгой.

— Превосходно.

— Она продвигается на удивление быстро, благодаря… — Я осекся, не зная, как завершить фразу. Благодаря вашему отсутствию? Благодаря этому роскошному поместью? Благодаря вашей жене, которая нас едва замечает? Благодаря снедающему меня беспокойству, страстному желанию закончить роман и стать платежеспособным?

— Наверное, в самом начале вы могли бы написать несколько слов… Или сделать специальную сноску… О том, как мы вас выручили из затруднительного положения, — произнес Гарри.

Даже слабого оттенка иронии не было в его голосе, а выражение самодовольной физиономии с большим клювообразным носом как никогда прежде казалось уверенно-хозяйским. Он говорил вполне серьезно! И хотя я возмутился и снова подумал о немедленном бегстве, я стерпел эту наглость. У меня имелась семья, она нуждалась в жилье и хлебе насущном. Я попал к нему в плен. Я посмотрел на него, едва веря, что на свете бывает такая спесь, и подумал: «Держи карман».

— А может, просто взять да и посвятить вам роман? Вам и вашей жене?

Я не боялся, что он обвинит меня в том, что я над ним издеваюсь. Человек, неспособный иронизировать сам, никогда не расслышит иронию в чужих словах.

— Да мы, собственно, ничего такого не предполагали…

Он даже не умел спрятать свою радость. Моя идея упала на благодатную почву.

— Это и вправду была бы дань… Дань уважения, признательности. — По его лицу я понял, что он уже жаждет этого посвящения. Ему не терпится увидеть их с Фейетт имена на первой странице моей книги.

— Co слов Фейетт я знаю, что вы с ней немного поболтай на прошлой неделе.

Что он знал? Что она ему передала?

— Я зашел в дом, потому что искал вас. Ваша жена сообщила мне, что вы отправились в аэропорт.

Открыв бумажник, он торопливо порылся там, двумя пальцами вытащил наружу любительский снимок Фейетт и протянул мне. Он походил на зазывалу в публичном доме, на платного сводника, когда восторженно бормотал:

— Вы видите, какая красавица она сейчас, в сорок восемь лет. Можете себе представить, до чего она была хороша в двадцать три? Фейетт выглядит такой доброй, мягкой. Ни одна живая душа не верит, когда я говорю, что в семье у нас всем заправляет она.

— Вы правы, у нее ангельский облик.

— Знаете, последние дни она очень подавлена. Помните ее резной кулон, что упал в бассейн и вы потом за ним ныряли?

— Маска из нефрита? — Не менее отчетливо я помнил жест, каким, пьяная, она сунула кулон в ящик китайской аптечки.

— Да, да. Маска из нефрита. Видно, она ее где-то потеряла.

— Печально. Вещь, должно быть, очень ценная.

Его это, оказывается, не особенно тревожило.

— Там, откуда она взялась, полным-полно подобных вещей.

Ясное дело: кто-нибудь украдет еще один нефрит, и Гарри его купит.

— В день рождения Фейетт, совсем недавно, я ей сказал: «Слушай, это со мной в первый раз. Никогда раньше я не спал с сорокавосьмилетней женщиной!»

— Она была польщена?

— Она меня чуть не убила. — И помолчав, добавил: — Пол, а вы ей нравитесь.

Я опять услышал интонацию сводника, почти умоляющую, но не сомневался, что ему только хочется казаться дружелюбным:

— Хотите верьте, хотите нет, но она окончила только среднюю школу.

Я не издал ни звука. Перед иными его высказываниями ирония была бессильна.

— Фейетт этого немного стыдится, — продолжал Лазард. — Ваша жена, надо полагать, училась в колледже?

— В Кембридже, — уточнил я.

— Я все время втолковываю Фейетт: среди умнейших на земле людей попадаются и такие, кто не знает основ.

— Моя жена знает основы.

— Фейетт перед вами трепещет.

— Не вижу оснований для трепета.

— Натан Леопольд сказал, что слышал о вас.

— Заключенные читают больше обычных людей.

— Вас печатают, — не унимался Лазард.

— Вас тоже, Гарри.

Он не улыбнулся. Но и не открыл правды, не сознался, что крупная субсидия издателю — это и был его способ проникнуть на страницы журнала.

Уклончивый, даже лживый, Гарри все еще внушал мне уважение, потому что хотел знать, что такое поэзия, каковы ее смысл и законы. Будучи, конечно, плохо подготовлен для вторжения в столь чуждую ему область, он тем не менее рвался встретиться лицом к лицу с трудностями. И в этом смысле был человеком наивным и даже, как определила Алисон несколько недель назад, в какой-то мере идеалистом.