Моя другая жизнь - [5]

Дядя Хэл не умел плавать, и однажды, собирая куахоги[15], провалился в наполненную грязью яму и едва не утонул.

— Попал в зыбучий песок, — утверждал он потом.

Он боялся пауков и резких звуков, особенно грома, а вид чужих ног, по его собственному признанию, вызывал у него омерзение. Он ненавидел сильный ветер и как-то, когда все лето бушевали ураганы, залез на крышу и выстрелил из дробовика в налетающий шквал. Мороженое — его слабость, признавался дядя и нередко ездил за пятнадцать миль от дома, чтобы купить сироп к мороженому. («А Хауард Хьюз[16] питал пристрастие к шоколадной крошке — еще одно различие между нами», — говаривал дядя Хэл.)

Кроме того, он очень любил тыкву, омары и фисташки («На фарси это слово, как тебе, конечно, известно, означает „улыбающиеся“»). Но частенько подкреплялся печеньем для собак.

У него была привычка всюду оставлять записки — он налеплял их вам на окна, подсовывал под дверь или под «дворники» на ветровом стекле машины. В них говорилось что-нибудь вроде: «Совершенно с тобой не согласен», или «Не пытайся связаться со мной», или «Я буду вне пределов досягаемости до ноября». Уже сами эти скупые послания были довольно обидными; вдобавок всякому было ясно: чтобы доставить записку, дядя Хэл тайком пробирался к вашему дому в кромешной тьме, где-то между двумя и четырьмя ночи.

— Я занят! У меня миллион дел! — пронзительно кричал он, покидая наш дом.

У него не было ни жены, ни детей, он нигде не работал, жил один и не путешествовал. Мы не могли взять в толк, чем же он занят. Не задавайте дяде Хэлу слишком трудных вопросов, — то и дело предостерегали друг друга родственники.

Как-то, беседуя с одним ирландцем, дядя Хэл пустился в воспоминания о Дублине — о том, который в Ирландии. Он сыпал названиями улиц и пивных, в которых-де пинтами пил пиво, упомянул и церковь, где молился. Сокрушался, что все это осталось в прошлом, а теперь там — одна дешевка и обман.

Позже, стоило мне вспомнить, как тот ирландец слушал дядю Хэла, меня пронзала острая жалость. Однако несколько лет спустя я узнал, что дядя отродясь не бывал в Ирландии, равно как и в Австралии. Он утверждал, что владеет языком суахили, но поскольку никто больше в нашей родне суахили не знал, проверить это было невозможно. Еще один язык, которым он якобы владел, дядя называл «разговорной латынью».

Он любил рассказывать о своей деловой встрече с миллиардером. («Их всего тридцать шесть в целом свете, и с пятерыми я знаком лично».) Встреча была назначена в лучшем бостонском отеле «Риц-Карлтон», но швейцар не впустил дядю Хэла, потому что он пришел без галстука: на нем была матросская форма из интендантских запасов военных времен и галоши. Миллиардер должен был ждать его в кафе «Трилистник». Цель встречи никогда не уточнялась.

Дядя утверждал, что однажды его в бедро укусила крыса.

— Это случилось на базаре в Анцирабе, что на Мадагаскаре. Давным-давно.

У него была пара деревянных лыж, деревянная теннисная ракетка, кожаная шляпа, чугунная механическая пишущая машинка, привинчивающиеся к ботинкам роликовые коньки и велосипед без скоростей. Дядя утверждал, что всеми этими вещами пользуется постоянно. Не знаю, сам не видал.

После того как он перестал к нам приходить, многие не раз замечали, что он играет с соседскими ребятишками, которые являлись к нему чуть ли не каждый день. Он угощал их леденцами, демонстрировал им свой самурайский меч, учил прыгать по-заячьи, играл с ними в салки, умело вызывал на откровенный разговор, и они рассказывали ему о своих страхах и мечтах. Тридцать первого октября, в канун Дня всех святых, он надевал маску и водил детей за собой по нашей округе.

На Рождество он становился Санта-Клаусом, на Пасху — пасхальным зайчиком, а четвертого июля[17] устраивал у себя в саду фейерверк.

В то время как ребятня смело топала к нему по лестнице, требуя конфет, мы держались в сторонке, робея подойти поближе: боялись, что дядя рассердится и отправит нас домой. Стоя возле ограды, мы смотрели, как он играет с чужими детьми: носится по саду, хрипло кричит, седые волосы взлохмачены, выбившаяся из брюк рубашка вздувается парусом.

— А вот и не поймаешь!

Многие видели его на детской площадке, на пляже, в школьном дворе, на качелях.

В ту пору я учился в колледже. Приехав как-то на выходные из Бостона — той весной я был уже на последнем курсе, — я случайно столкнулся с дядей Хэлом на почте. Он отправлял объемистый пакет и, напустив на себя жутко таинственный вид, закрыл от меня адрес. Я никогда не знал, чего от него ждать при встрече, а потому лишь нерешительно поздоровался. К моему изумлению, он заявил, что страшно рад меня видеть.

— Хочешь посмотреть кое-что, а? Одну поразительную штуку?

Он подпихнул лежавший на прилавке пакет приемщице и сразу помчался прочь, пыхтя и отдуваясь. На нем были полосатые брюки, высокие кеды и надетая наизнанку рубашка. Он привел меня к себе и выдвинул ящик — один из ящиков с сокровищами. Достал оттуда игрушечное ружье — пневматическое, только старое.

— Это духовое ружье, самое настоящее. Когда мне было десять лет, у меня было точно такое же. Видишь на ложе значок «Ред Райдер»? Слушай, оно же в отличном состоянии.