Моя дорогая - [58]
– Нет, – устало произнесла Надя. – Против алиментов отцу я ничего не имею, в том смысле, что эта история меня не касается, она была до меня, и я в нее влезать не собираюсь. И даже больше того: я не имею права в нее влезать. Но Луку я терпеть не стану! Ты знаешь, если бы я знала Филиппа уже несколько лет и мы с ним были уже крепкой, дружной семьей, когда и в болезни и здравии, в радости и печали и все такое… И тут появился бы некий мальчик… Тогда да, мне уже некуда деваться. Я как любящая и любимая жена обязана поддержать своего супруга. Но сейчас Филипп мне никто, и совершать подвиги я не обязана. У меня своя жизнь, и она одна, и я не хочу мучиться, заставляя себя любить мальчишку, которого терпеть не могу… Зачем этот Лука, зачем он свалился на меня? – Надя схватилась за голову. – Я не хочу, я не хочу, чтобы возле меня и Филиппа все время находился этот чужой ребенок!
– И ты в состоянии сказать Филиппу: «Брось Луку»?
– Да, – шепотом произнесла Надя. – Тем более если окажется, что Лука – не его брат.
– Ты вышвырнешь сироту на улицу? – строго спросила Ольга.
– Почему на улицу? Сейчас хорошие детские дома. Не как в прежние времена. И плюс много желающих взять приемного ребенка… Лука имеет шанс обрести любящих родителей, когда кто-то из бездетных взрослых, приняв его под крыло, получит, наконец, свое дитя, свое счастье… И он, этот мальчик, тоже с готовностью, надеюсь, полюбит приемных родителей в ответ и тоже ощутит счастье в полной семье. А не я должна заставлять себя любить ребенка Лоры, да и Лука, судя по всему, отчаянно меня ненавидит. Я не хочу сложностей, я не хочу принуждать себя к чему-то, ведь жизнь – она у меня одна…
– И ты сможешь жить, зная, что отшвырнула прочь несчастного сироту? – звенящим голосом спросила Ольга. – Ты сможешь петь и смеяться, когда тот мальчик проводит свои дни в приютских стенах, на казенных хлебах? – Ольга, доведя интонации до скорбного звона, вдруг расслабилась, словно выдохлась, и продолжила уже нормальным, немного скучным голосом: – Короче, Наденька, твой Филипп хорош для всех окружающих, для людей он герой и праведник, но праведники очень мало думают о своей второй половинке. Они стараются для всего человечества, но о своих близких, как правило, забывают. Ты готова смириться с таким положением дел?
– Не знаю, – убитым голосом ответила Надя. У нее вдруг кончились последние силы, она не могла и пошевелиться. Превозмогая себя, добавила: – Надеюсь, Лора вернется, и мне не придется делать выбор… И вообще, я с Филиппом еще не говорила. Он на работе. Там… там все сложно, не всегда есть возможность перезвонить. Скинул мне вот сегодня адрес Петра Васильевича и все…
– Можно посмотреть? – Ольга потянулась к телефону Нади, лежавшему тут же на столе. – В какой форме он это сделал, какими словами? Знаешь, тут каждая мелочь, каждая запятая важна.
– Зачем? А, да пожалуйста. – Наде было все равно, она уже ничему не удивлялась и спорить с подругой, позволяющей себе столь бесцеремонные действия, даже не собиралась. – Только нет там никаких слов. Адрес, просто адрес. Даже без запятых… Адрес Петра Васильевича.
Выгнать просто так ребенка на улицу невозможно. Все тогда скажут, что Петр Васильевич – зверь и негодяй. Не станут разбираться в том, действительно ли Лука его сын или не сын…
Нынче за любой поступок, несовместимый с моралью, сожрут и не посмотрят на то, что человек, совершивший этот поступок, был задавлен обстоятельствами, возрастом, болезнями, нищетой…
Нельзя брать на себя ответственность в наше время, проще переложить ее на окружающих.
– Лука, ты как там? Поужинал? – крикнул Петр Васильевич из комнаты. Мальчик в это время сидел на кухне, громко работал телевизор.
– Ага, – вяло отозвался Лука.
Петр Васильевич вышел к нему на кухню со своим любимым фотоаппаратом.
– Ты фотограф? – без всякого любопытства, скорее просто констатируя факт, спросил Лука.
– Да, дитя мое. Я снимаю действительность с утра до ночи, это моя профессия.
– А, ладно. Меня только не снимай, – Лука загородился ладонью.
Петр Васильевич все же успел его щелкнуть. Посмотрел на экране, что получилось. То, что надо как раз: на диване, развалившись, лежит крупный мальчишка. Подросток. Босые ступни (на вид размер сороковой, не меньше), широкие икры, точно у спортсмена. Лицо загорожено широкой же ладонью, собственно, в таком виде и принято сейчас детей показывать – без лица. Видно лишь всклокоченные волосы паренька да одно ухо. В другой руке, верней лапе, – шоколадный батончик. Словом, типичный недоросль нашего времени, когда вроде еще ребенок, но и почти юноша.
В раковине валялась посуда: чашка, тарелки – и какие-то огрызки. Петр Васильевич запечатлел и этот очаровательный «натюрморт». Потом сфотографировал стол, весь засыпанный крошками и скрученными полосками засохшего целлофана, что остались от нарезанной колбасы…
Потом Петр Васильевич подошел к окну. На город уже опустилась ночь, вдали горели фонари, мерцали неровные пунктиры чужих освещенных окон… И в то же время в стекле отражалась кухня в золотом свечении, Лука со спины; лица мальчика опять же не видно, только закинутый локоть, да еще широкая ступня вон торчит… И весь этот бардак как на ладони. Двойное изображение! Гениально!.. Пожалуй, без этого кадра никуда…
