Моя Чалдонка - [28]

— Чудак парень! Все про силу свою! Ты вот со мной равняешься, да я против тебя профессор! Семь классов имею, и то, Ерема, мало! Я сколько простым матросом проработал, на курсах еще подучивался. Нет уж, Ерема, учись.

Ерема вздохнул.

— А вообще, приходи на драгу, не прогоню, вострись, и может, летом возьму в помощники. Говоришь, когда дело делаешь, петь хочется? Посмотрю, как на драге петь будешь!

15

Наконец-то он может спокойно переписать это важное письмо! И сегодня же отнесет его на почту.

Володя открыл левый ящик письменного стола, достал оттуда стопку тетрадей в синих обложках, положил перед собой плотный, с глянцевым блеском лист бумаги, подаренный Тамарой, удобней уселся в кресле. Подумал, вытащил из кармана стальной брусок и поставил рядом с чернильным прибором.

Едва он протянул руку к тетрадям, как раздался стук в сенную дверь. Володя схватил было тетради, чтобы положить их обратно в ящик, но передумал и побежал по длинному коридору в сени. Наверно, почтальонша Настенька газеты принесла, а может, и письма. Он открыл дверь и сделал шаг назад. Это была не Настенька, это был Дима Пуртов. Он стоял без картуза, с топырящимися во все стороны рыжеватыми волосами и не мигая смотрел на Володю.

— Ты? — протяжно, почти испуганно сказал Володя.

Узенькие Димины глаза хитро блеснули.

— Ты один? — коротко спросил он.

— Один! — все так же удивленно-протяжно ответил Володя. — А что?

— Ничего! Нужен мне ты.

«Так, — думал Володя, — значит, рассчитаться пришел, за собрание, за Тамару. Тогда уж лучше во дворе или на Урюм уйти. Тоже время выбрал — перед уроками!»

— Сейчас выйду, — сказал Володя. — Или, может, зайдешь?

«Вот дурак, чего же я домой его зову?»

Дима прошел за ним в кабинет, с небрежным, но острым любопытством оглядел кадки с цветами, горшочки, ящички, пружинный барометр и термометр, висевшие на стенке, книги, ярусами расставленные на полках.

Дима раньше не бывал у Володи. Огромный, изогнутый, как речной кривун, стол со множеством ящиков, волнистые, из упругого желтого шелка шторы на окнах, пестрота книжных обложек — все в этой комнате казалось Диме непривычным и опасно-привлекательным. Все вещи, что находились в комнате, были как-то холодно отдалены от Димы, но близки и родственны друг другу. И от всего веяло непонятным, чужим, но, вероятно, очень хорошим устройствам жизни. Дима вспомнил грязный стол с изодранной клеенкой, ведра в углу, посеревшие лохмотья прошлогодней побелки на стенах…

Володя стоял против него, следя за каждым движением гостя, за выражением его покрытого царапинами и ссадинами лица.

— Ты чем занимаешься-то? — отрывисто спросил Дима.

— Да так… вот сидел… — неопределенно ответил Володя.

Дима вдруг выдернул из-под мышки картуз:

— Вот, тебе принес.

Картуз был доверху наполнен маленькими лесными яблочками-дичками. Они мягко щетинили длинные, тонкие, красиво изогнутые стебельки. Вот что! Так он не драться пришел!

— Спасибо. Да ты садись.

Володя сел в отцовское кресло, Дима, все оглядывая комнату, — рядом на стул. Картуз, как блюдо, он поставил на стол.

Дима взял в руки стопку тетрадей:

— Гляди-ка, сколько у тебя еще!

Он не заметил, как закусил туфу Володя, глядя на руки, перебиравшие тетради.

— В прошлом году папа много купил, — сказал дрожащим голосом Володя. — Было больше — ты же знаешь: я ребятам роздал…

— Знаю. Ты, видать, не жадный, — одобрительно сказал Дима. — Я сначала думал, ты вроде Бобылихи.

Дима положил тетради на место, и Володино лицо сразу просветлело. «Прибрать бы сразу их, — думал он, — да ведь неловко».

— Хочешь, возьми две, — предложил он Диме.

— Нет, — ответил тот, — мне они ни к чему… Ешь дички-то, — предложил он, в свою очередь, и ухмыльнулся. — Не во что было — пришлось в отцовскую фуражку нагрести.

Плоды были упругие, зеркально-скользкие. Володя прикусил один — кислый-кислый и вязкий, как черемуха, много не съешь!

— Мариновать их надо. Попроси свою тетю Веру — сделает. Я еще принесу. Я такую падушку за разъездом знаю, там эти дички густо-густо растут. Целый сад.

Говоря все это, Дима смотрел Володе прямо в глаза, и рыжеватые ресницы придавали его взгляду выражение дерзкого, изучающего любопытства.

— Ты думаешь, я на тебя разозлился за Тамарку? И за собрание? Мне на Тамарку наплевать. Она задавала и гусыня.

— Это конечно, — согласился Володя, — важничает она, красавицей себя воображает. Прошлый год все конфеты в школу таскала. Только не бить же за это! И все-таки девчонка.

Он вспомнил, как ласково поглядывала на него Тамара, когда играли в фантики и когда рисовали; ни разу она не крикнула и не закапризничала. И бумагу сама предложила.

— Нет, Дима, — добавил Володя, — с ней по-хорошему надо!

Но Дима словно пропустил Володины слова мимо ушей.

— А здорово ты на меня тогда напустился, — ухмыльнулся Дима. — Меня даже семиклассники боятся. Я отчаянный. Меня мать лупит, а мне хоть бы что — ж уступлю. Я никому не уступлю! А ты не забоялся.

— А я тоже не люблю уступать, — ответил Володя.

Ему льстило, что Голован так дружески-откровенно разговаривает с ним, и, проникаясь к Диме доверием, он сказал:

— Хочешь, покажу что-то?

— Давай, — согласился Дима, — показывай.