Моя бульварная жизнь - [64]
Выскажу крамольную мысль: не обаяние и талант Жарикова привлекли журналистку Секридову, а именно эта лучезарная улыбка, в которой было все: и успех, и победа, и благосостоятельность, которой, казалось, хватит еще на одну семью.
Я до сих пор не знаю тонкостей, при которых его переизбрали с поста президента Гильдии актеров кино. Он говорит: сам попросился из-за ухудшающегося здоровья. Но с такой хорошей сытой должности по собственному желанию так просто не уходят — это я тоже, к сожалению, знаю. Его бывшие коллеги по Гильдии намекали, что зарвался, что перестал отчитываться за финансы, то да се — этому можно и верить, и не верить. Власть, даже маленькая, меняет человека часто до неузнаваемости. А уж власть в совокупности с деньгами…
В общем, совершенно больной Жариков банально ушел на пенсию. В кино его перестали снимать — не так уж часто встречаются в сценариях хромые герои. Допускаю, что он и вправду стал мало платить Секридовой по элементарной причине: денег не было. Но та прознала, что Наташа с Женей строят дом — и закусила удила. Но дом тот — далеко от Москвы, в Калужской области. Старый дом в маленькой деревеньке, который Жареные гвозди немного перестроили и утеплили.
Наташа больного Жарикова не выгнала. Наоборот, они вместе как-то удачно поменяли старую квартиру на новую — поближе к центру. Но покой и уют, который всегда можно было встретить в их доме, теперь отсюда ушел. Я совсем недавно побывала у них и поразилась запустению, которое царило в новой и недавно отремонтированной квартире, какое-то РАВНОДУШИЕ в семье, где прежде всегда было весело, тепло и счастливо.
Наташи и сына Феди не было дома. А меня встретил глубокий старик, в котором не сразу можно признать былого красавца и любимца женщин. Он еле ходил: сумки, которые поднял из гаража, так и бросил у лифта, зная, что я приду в гости и помогу их донести. Но главное даже не физическая немощь, а именно абсолютная душевная пустота. Я от изумления и жалости к этому больному человеку даже забыла, зачем пришла. Разобрала сумки, которые он принес из магазина, — сосиски, хлеб, бутылка водки…
— Ты хоть на машине ездил в магазин? — спросила я. Хотя и так было понятно, что пешком он да него бы и не дошел.
— На машине, — равнодушно кивнул Жариков. — Но она записана на Федьку. Она вообще все переписала на сына — и у меня теперь ничего нет. Ничего…
Так это горько прозвучало…
Мне стало жалко их обоих. Но все же Наташу, пожалуй, больше…
Перед катастрофой
Летом накануне кризиса Костылин снова пригорюнился у меня в кабинете. Его мучили личные проблемы, и он жаждал ими поделиться. Он тяжело вздохнул и сообщил, что с Лялькой разъехался по разным квартирам.
— Шо, опять? — ахнула я, как герой мультика про волка и собаку.
— Ну, задолбала, просто задолбала меня упреками! — выкрикнул Костылин.
— А ты что хотел — чтобы они с Женькой стали подружками?
— Это было бы хорошо…
— …Но нереально.
— Ты еще главного не знаешь, — обрадовал меня он.
— Чего еще? — насторожилась я.
— У Женьки будет ребенок, — и добавил для пущей убедительности, — она беременна.
В том, что двадцатисемилетняя очень симпатичная женщина — да еще благодаря костылинским усилиям хорошо обеспеченная — собралась рожать, не было ничего удивительного. Странно только: этот нахальный тип абсолютно уверен, что от него. Дело в том, что после семейного скандала у Костылиных глава семьи поклялся жене, что порвет с любовницей, Лялька на время успокоилась. А Женька обиделась и улетела куда-то в далекие жаркие страны. Говорят, что не одна, а с давним своим поклонником, молодым и горячим, не то что изрядно потрепанный Костылин.
Костылин перешел почти на шепот:
— Я ведь даже в храм ходил. Исповедовался.
Ну почему всех подонков и негодяев всегда тянет в святое место? Чуть что — сразу за свечку хватаются. Как будто от этого они станут лучше!
— И что?.
— Батюшка сказал, что нельзя нести два креста.
— В смысле, нельзя жить с двумя женщинами? — уточнила я.
— Нет, он сказал именно про кресты.
— А это не одно и то же?
Костылин задумался. И мне вдруг стало так жалко Ляльку, пополнившую армию стареющих брошенных жен, что даже глаза зачесались в предчувствии слез. Но что поделать — мужики хотят всегда молодого тела, это закон природы.
Но вслух сказала совсем другое:
— И что же ты — женишься на Женьке?
Костылин пожал плечами:
— До тебя может дойти слух, что это не мой ребенок.
«Ха-ха-ха», — сказала я сама себе.
— Так вот, даже если и так, я от Женьки не откажусь.
Какое благородство! А сам, значит, сомневается в своем отцовстве. Иначе не плел бы тут кружева.
— Давай-давай, — подбодрила я его, — в сорок лет жизнь только начинается.
И добавила:
— Если про личную жизнь у тебя все, расскажи что-нибудь про Хозяина.
Костылин вздохнул:
— А что рассказывать? Скорее всего, закроет «Вим», наверное, даже в ближайшие дни.
— Что случилось? — деланно изумилась я, — наигралась уже Юлечка в дочки-матери?
— Да ладно, не юродствуй. Давно пора было это сделать. Мы на пороге финансовой катастрофы! Один «Вич-инфо» уже не в состоянии прокормить издательский дом. Наверное, к новому году придется сокращаться.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
Автор этой документальной книги — не просто талантливый литератор, но и необычный человек. Он был осужден в Армении к смертной казни, которая заменена на пожизненное заключение. Читатель сможет познакомиться с исповедью человека, который, будучи в столь безнадежной ситуации, оказался способен не только на достойное мироощущение и духовный рост, но и на тшуву (так в иудаизме называется возврат к религиозной традиции, к вере предков). Книга рассказывает только о действительных событиях, в ней ничего не выдумано.
«Когда же наконец придет время, что не нужно будет плакать о том, что день сделан не из 40 часов? …тружусь как последний поденщик» – сокрушался Сергей Петрович Боткин. Сегодня можно с уверенностью сказать, что труды его не пропали даром. Будучи участником Крымской войны, он первым предложил систему организации помощи раненым солдатам и стал основоположником русской военной хирургии. Именно он описал болезнь Боткина и создал русское эпидемиологическое общество для борьбы с инфекционными заболеваниями и эпидемиями чумы, холеры и оспы.
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.