Моя Антония - [12]

- Она ужас как злилась! Так и бросилась Джимми на ноги. Я кричу ему: "Беги", а он все бьет и бьет, как с ума сошел.

Отто подмигнул мне. Когда Антония проехала к дому, он сказал:

- Попал по голове с первого раза? Твое счастье!

Мы повесили змею на мельницу, а войдя в дом, я услышал, как Антония, стоя посреди кухни, уже рассказывает о нашем приключении, не жалея красок.

Последующие встречи с гремучими змеями убедили меня в том, что в первый раз мне просто повезло. Моя великанша была дряхлой, давно разучилась сражаться, и сил у нее осталось мало. Наверно, она уже долгие годы блаженствовала в собачьей колонии: когда хотела, съедала на завтрак жирную собачку, имела уютное жилье, может, даже нежилась в гнезде, устланном совиными перьями, и совсем забыла, что гремучим змеям даром на земле ничего не дается. С такой громадной змеей, да будь она еще в боевой форме, мальчишке не справиться. Значит, на самом деле подвига никакого и не было - обстоятельства случайно сложились в мою пользу, как, впрочем, вероятно, бывало со многими победителями драконов. Благодаря Русскому Питеру я был во всеоружии, змея мне попалась ленивая и старая, а рядом оказалась Антония, чтоб оценить и восславить мою доблесть.

Змея несколько дней провисела на ограде нашего загона для скота, соседи приходили поглядеть на нее и единодушно признавали, что такой большой гремучей змеи в здешних краях еще никто не убивал. Для Антонии этого было довольно. С тех пор она стала относиться ко мне иначе и больше никогда не задирала нос. Я убил большую змею - значит, я и сам уже большой.

8

Поздней осенью, когда трава и кукуруза поблекли, дела у наших друзей русских пошли совсем плохо. Питер рассказал мистеру Шимерде о своих заботах: он не смог заплатить по долговому обязательству, срок которого истек первого ноября, пришлось внести непомерную сумму, чтобы его продлить, и он заложил всех своих свиней, лошадей и даже корову-кормилицу. Кредитором его был Уик Каттер - безжалостный ростовщик из Черного Ястреба, о котором по всей округе ходили недобрые слухи, о нем я еще расскажу позже. Питер не умел толком объяснить про свои расчеты с Каттером. Он знал только, что в первый раз взял у него в долг двести долларов, потом сто, потом еще пятьдесят, каждый раз к основной сумме добавлялись какие-то проценты, и долг рос куда быстрее, чем хлеб в поле. Теперь все имущество русских оказалось заложенным.

Вскоре после того, как Питер продлил долговое обязательство, Павел надорвался, подымая бревна при постройке нового амбара, упал прямо на стружки, кровь хлынула у него из горла, и те, с кем он работал, испугались, как бы он тут же не умер. Его принесли домой, уложили в постель, и с того дня он не вставал, совсем расхворался. Казалось, несчастье, словно зловещая птица, уселось на крыше бревенчатого дома русских и бьет крыльями, отпугивая от него людей. Русским так не везло, что все их избегали и старались о них не думать.

Однажды после обеда Антония с отцом зашли к нам за пахтаньем и, как всегда, засиделись до заката. Только они собрались уходить, как к нашему дому подъехал Русский Питер. Он сказал, что Павлу совсем плохо, он хочет поговорить с мистером Шимердой и его дочкой, вот Питер и поспешил за ними. Антония с отцом уселись к нему в повозку, а я принялся умолять бабушку отпустить и меня к русским: я обойдусь без ужина, переночую в хлеву у Шимердов, а утром прибегу домой. Наверно, мои уговоры казались бабушке глупыми, но она умела быть великодушной, когда дело шло о желаниях других. Она попросила Питера минутку подождать и вынесла нам из кухни пакет с бутербродами и пончиками.

Мистер Шимерда и Питер сели на козлы, а мы с Антонией расположились сзади в соломе и, подпрыгивая на ухабах, ели свои бутерброды. Солнце село, и над прерией жалобно загудел холодный ветер. Переменись погода раньше, мне не удалось бы уехать из дому. Мы глубже зарылись в солому, прижались друг к другу потесней и смотрели, как на западе догорает яростный багровый закат и на холодном ясном небе зажигаются звезды. Питер все вздыхал и охал. Тони зашептала, что он боится, говорит, Павлу уже не выздороветь. Мы притихли и перестали болтать. Звезды над нами пылали все ярче. И хоть мы с Антонией выросли в разных концах земли, в глубине души у нас обоих таилось суеверное представление, что от этих сверкающих созвездий зависит, чему с нами суждено случиться. Вероятно, и Русский Питер, живший раньше совсем далеко, дальше всех нас, привез со своей родины такое же поверье.

Маленький дом на пригорке сливался с ночной темнотой, и, даже поднимаясь по склону, мы не могли его разглядеть. Путь нам указывали лишь светившиеся красным окна - в кухне топилась печь, а лампа не горела.

Мы тихо вошли. Павел лежал на широкой кровати и казался спящим. Антония и я сели на скамью у стены и облокотились на стол. Отблески огня играли на тесаных бревнах потолка, поддерживавших соломенную крышу. Павел дышал хрипло и беспрестанно стонал. Мы ждали. Ветер нетерпеливо сотрясал двери и окна, потом снова мчался прочь, распевая свою песню над бескрайними просторами. Порыв за порывом обрушивались на дом так, что дребезжали стекла, а ветер взвивался и улетал. На ум невольно шли мысли об отступающих разбитых армиях или о привидениях, которые тщетно ищут приют под крышей и со стенаниями уносятся дальше. Вдруг в этот заунывный гул между двумя порывами ветра вплели свой голос койоты, зайдясь визгливым воем, - сперва один, потом второй, третий, - и вот уже вся стая выла, давая нам знать, что приближается зима. В ответ на эти звуки с кровати раздался крик, долгий и жалобный: не то Павлу привиделся страшный сон, не то он вспомнил о какой-то давней беде. Питер прислушался, но не шелохнулся. Он сидел на полу перед плитой. Койоты завели свое тявканье снова, а потом завыли пуще прежнего. Павел что-то выкрикнул, силясь приподняться на локте.