Подъехало такси, я поздоровался с водителем, и он повез меня домой. Солнышко уже садилось. Выходной оказался не таким веселым, как я надеялся. Хорошо, что зуб сломался уже под конец обеда и я не голоден. По пути глазел в окна, рассматривая аккуратные японские домики и магазинчики. Внезапно увидел деда Хэруки. Пожилой выращиватель бонсая (бонсайщик?) шел домой пешком. В голове мелькнула идея остановиться и предложить подвезти, но я одумался. Если старик такого уровня идет пешком, значит он этого хочет. Обезболивающее отпускало, зуб начало подергивать. Отстой.
Доехал до дома, расплатился с таксистом. Надо будет посчитать, сколько денег осталось в тайнике. Но это уже точно не сегодня. Больной зуб убивал желание делать хоть что-то. Хотелось лечь на диван и жалеть себя. Все-таки заставил себя проверить помидоры. Все в порядке, растут себе и растут. Гандам тоже на месте. Да и кому он нафиг нужен?
На крылечке перед дверью меня ждал Сакамото-сан. Впустил его, зашел сам. Звонил телефон. Я снял трубку:
— Одзава у телефона!
— Привет, сын!
О, это батя. Я рад его звонку, даже зубная боль отошла на второй план.
— Привет, бать! Как ты?
— Все хорошо, сын. Как обычно, много работаю. Как твои дела? Я несколько раз звонил тебе днем, но ты не брал трубку.
— Ходил в кино с друзьями. Помнишь, я тебе рассказывал? Кеиджи и Кейташи.
— Хо, раньше ты не ходил в кино. Какой фильм смотрели?
Я сказал бате название и поделился впечатлениями. Потом переключился на другую тему, забалтывая родителя. Не хочу, чтобы батя спросил меня о Сэкере-тян.
— А потом мы пошли в кафе, и я сломал зуб о свиное ребро, — батя сочувственно крякнул, я продолжил, — пришлось посетить стоматологию. Доктор оказался очень хорош, быстро поставил пломбу. Было совсем не больно! Увы, теперь нельзя есть до завтрашнего дня.
— Похвально, что ты не стал тянуть с этим. Не забываешь избавляться от мусора по вторникам и четвергам? Хорошо заботишься о коте? Мои помидоры еще не засохли?
— Не переживай, бать. Твой сын достаточно самостоятельный, чтобы позаботиться о доме и окружающих, — гордо уверил я отца.
— Ха-ха, молодец, сын! — отцовская похвала очень приятна, я улыбнулся. Отец продолжил: — Кстати, тебе хватает денег? Может, прислать тебе еще?
— Нет, что ты! Хватает с избытком. Кстати, почему ты не открыл мне счет в банке, а оставил гору наличности?
Батя замолчал, потом смущенно ответил:
— Почему-то я даже не подумал, что так можно.
Я засмеялся. Спросил:
— А я могу сам открыть на себя счет и положить туда деньги?
— Боюсь, что без твоего старика тут не обойтись. Если не ошибаюсь, до 16 лет открывать счет нельзя. Ничего, когда я приеду, мы обязательно решим этот вопрос.
Я не стал спрашивать, сколько еще продлится его командировка. Все равно он не знает, только расстрою. Мы поболтали о пустяках еще немного и попрощались. Пронесло. Не пришлось врать о Сэкере-тян. Врать вообще плохо, а родителям — плохо вдвойне. Но от правды батя офигеет настолько, что лучше ему ее не знать.
На улице стемнело, я покормил котика, тоскливо посмотрел на холодильник. Сегодня без ужина. Поднялся в комнату, при помощи «автоучебы» быстро разобрался с домашней работой. Зуб почти перестал болеть. Отлично. Сходил в душ, завел будильник и лег спать. Завтра в школу.
Я лежал на нижнем шконаре возле печки и скучал. Место считалось козырным, но мне не пришлось отстаивать право на него силой. Как-никак, звезда мировой величины.
Барак жил своей жизнью — политические ругали Союз, шпилявые резались в карты, по третьему кругу играя кони какого-то бедолаги. В дальнем углу барака о чем-то визгливо переругивались педерасты.
Внезапно дверь барака открылась, впустив волну холода и Промокашку — одного из воровских шестерок. Черти, живущие около двери, начали на него орать. Шестерка по иерархии ниже черта, но трогать его себе дороже. Ударил шестерку вора — ударил самого вора. Никто, кроме хозяина не смеет к нему прикасаться.
Промокашка огрызнулся, закрыл за собой дверь и подошел ко мне. Изогнулся в чем-то похожем на поклон и сказал:
— Афанасий Иваныч со всем уважением приглашает тебя в шестой барак. Авторитетный человек сегодня на лагерь заехал, воры празднуют.
Шестой барак — самый козырный. В нем срок мотают только воры, стремяги и их «семейники». Я обрадовался. Вечер перестал быть томным. Не вставая, ответил Промокашке, не глядя на него. Авторитет надо блюсти:
— С уважаемыми людьми посидеть не в падлу. Буду.
Промокашка убежал.
Я полежал на шконаре еще минут 20. Прийти сразу — потерять лицо, показав, что я готов суетиться по щелчку пальцев любого вора. Прийти поздно — показать, что Артист (моя лагерная погремуха) забурел и перестал уважать воров. Это чревато. 20 минут — золотая середина. Неписанные правила Колымы сложны, но у меня получилось разобраться и понять все нюансы.
Нашел у печки свои валенки. Почти новые, я — их первый владелец. Подарок Цикория — правой руки Афанасия Ивановича, который являлся смотрящим за лагерем. С удовольствием сунул в валенки ноги, зажмурился, ощутив приятное тепло. В лагере быстро учишься ценить мелкие радости. Взял гитару — подарок начальника лагеря за то, что я с нуля слепил ему лагерный хор, который регулярно брал первые места на всесоюзных конкурсах. Начальнику и его заму по воспитательной работе прилетело по звездочке, мне — гитара, кило индийского чая и пара хороших шматов сала.
