Мой знакомый учитель - [14]

— У Ильи Михайловича совещание. Не примет он вас сегодня.

— Но я подожду, — упрямо сказал Владимир Андреевич и устроился на скрипучий диван: пружины при каждом движении жалобно дребезжали.

Секретарша пожала плечами: мол, дело ваше, только напрасно теряете время. Звонили телефоны, в кабинет входили и выходили озабоченные люди, секретаршу несколько раз вызывал сам директор коротким требовательным звонком, и она спешила к нему, сохраняя невозмутимость.

Наконец, совещание закончилось. Двери кабинета распахнулись, и оттуда повалил народ — солидный, крупный, прилично одетый; у того виски седые, другой с седыми бровями, а у этого лысина на самой макушке светится. Были среди них и молодые, серьезные, с непривычной для них важностью во взгляде. И сразу приемная наполнилась гулом: одни о чем-то бурно спорили между собой, другие разговаривали мирно и неторопливо, третьи похохатывали. Были и очень мрачные — не иначе пережили только что крепкую головомойку. Народ в приемной долго не задерживался, как-то незаметно рассеялся, оставив после себя тусклый табачный дым.

Последним из кабинета вышел высокий плечистый человек с университетским значком на лацкане коричневого пиджака. Владимир Андреевич сразу же подумал, что где-то встречал этого рыжеватого великана-инженера. И так бы гадал, если бы секретарша не позвала.

— Вы мне нужны, товарищ Липец.

Липец! Видимо, брат Бориса, — удивительно похожи!

Владимир Андреевич поднялся с дивана и направился к двери кабинета, полагая, что раз совещание кончилось, можно, стало быть, и заходить. Но секретарша на полуслове оборвала разговор с Липец, повернулась к Глазкову.

— Я доложу о вас, вот только с товарищем кончу.

Липец с высоты своего чуть ли не двухметрового роста взглянул на Глазкова, кивнул секретарше:

— Хорошо, Галина Петровна, не забуду, пришлю. У меня готово.

Он вежливо поклонился и заспешил к выходу; черные лакированные ботинки еле слышно похрустывали. Секретарша встала и скрылась за двойной дверью кабинета. Появилась оттуда скоро, — Владимир Андреевич даже по часам проверил: ровно через минуту, — и сказала:

— Илья Михайлович сегодня занят.

— В таком случае я доложу о себе сам.

Секретарша обидчиво покраснела.

— Товарищ, — тихо проговорила она, видимо, с трудом удерживаясь, чтоб не повысить голос, — нельзя, товарищ.

Однако сама опять повернулась к двери и вошла в кабинет. На этот раз ее не было долго, минут пять, а то и больше: уговаривала, что ли, директора. Появилась и сердито, даже не взглянув на Глазкова, сказала:

— Заходите!

Кабинет Костенко показался Глазкову неуютным: продолговатый, с высоким потолком и громоздкими окнами. Стол с зеленым сукном, покоящийся на четырех пузатых ножках. На столе в беспорядке разбросаны бумаги, книги, папки и даже телеграмма с красной пометкой «Правительственная». Чернильный прибор из серого с черными прожилками мрамора был тоже под стать столу: грузный, тяжелый, мрачноватый.

Когда Глазков вошел в кабинет, Костенко писал, низко склонив начинающую лысеть голову. Он молчаливо кивнул в сторону стула, приглашая посетителя сесть. Владимир Андреевич опустился на стул, и им овладела робость. Костенко был крупной кости, широкоплеч. На неурочного посетителя посмотрел хмуро и продолжал работать.

— Кончаю, — наконец, объявил он сердитым баском, но зазвенел телефон. На маленьком столике стоял продолговатый с белыми клавишами телефонный аппарат не знакомой Глазкову конструкции. Директор нажал крайнюю клавишу и взял трубку. Говорил по телефону властно, отрывисто и о таких вещах, о которых Владимир Андреевич слышал впервые и не имел ни малейшего понятия. Глазков позавидовал этому крупному горбоносому человеку с властными движениями и повелительным голосом: вот он знает что-то такое, чего не знает Глазков, а это что-то очень важное и составляет частичку того огромного, что вобрал в себя завод. Конечно, Владимир Андреевич на каждом шагу встречал таких людей, которые знали то, что не знал он. И это было вполне естественно. Однако же Костенко подавлял своей уверенностью, каким-то своеобразным ненавязчивым величием и значимостью.

Не успел директор бросить трубку на рычажок, как бесшумно открылась дверь, и в ее проеме выросла секретарша.

— Андронов, — доложила она.

— Подождет, — махнул рукой Костенко. — Только пусть не уходит. Нужен.

Секретарша исчезла. Костенко отодвинул от себя в глубь стола бумагу, над которой только что работал, и обратился к Глазкову, снимая очки в золотой оправе:

— Слушаю вас.

Глаза усталые, коричневые, чуть на выкате. Брови лохматые, разбавленные сединой. Щеки начисто выбриты, до синевы, губы властно сжаты.

— Я прошу извинения, что оторвал вас от дела, — начал было, волнуясь, Глазков.

— Вы о самом главном, — поморщился Костенко.

— Хорошо, — согласился Владимир Андреевич. — Постараюсь быть кратким. Я учитель, преподаю в школе рабочей молодежи. Пришел просить вас за одну ученицу. Около года назад она вышла замуж. Ютится сейчас в бараке, в неустроенной комнате. Оба учатся.

— Так. Ясно.

— Почему бы не выделить им комнату в новом доме? Знаете, когда начинаешь жизнь, всегда хочется начинать ее хорошо. По-моему, у нас есть возможности способствовать этому…