Мой жизненный путь - [86]

В период нашей совместной работы вокруг него образовался новый, широкий круг почитателей благодаря его драме "Воспитание вступающих в брак". Это произведение возникло не из грациозно-эстетического миропонимания, столь очаровательно проявляющегося при общении с ним, а из "необузданности" и "несдержанности", выступавших не из глубин его существа, а из легкомыслия, что и приводило его к созданию подобных произведений, а также к различным решениям, идущим вразрез с "Магазин фюр литератур". Мало кто знал Гартлебена в личном общении.

После моего переезда в Берлин, где я должен был редактировать журнал, мне естественным образом выпала возможность вращаться в кругах, связанных с Отто Эрихом Гартлебеном. Благодаря этому я мог ознакомиться со всем тем, что имело отношение к журналу "Магазин фюр литератур" и к "Свободному литературному обществу". Но это же доставляло мне и великое огорчение, ибо препятствовало моим встречам с людьми, с которыми еще в Веймаре возникли у меня прекрасные отношения. Как приятно было бы для меня, например, чаще навещать Эдуарда фон Гартмана.

Однако все это было невозможно. Общение в кругах Гартлебена занимало все мое время. Таким образом у меня внезапно было отнято многое из дорогих мне человеческих отношений, которые мне очень хотелось сохранить. Но я принимал это как веление судьбы (кармы).

Благодаря охарактеризованным выше душевным подосновам я мог с полным интересом относиться душой к двум таким диаметрально противоположным кругам, как связанный с Веймаром и примыкающий к "Магазин фюр литератур". Но ни одному из этих кругов не могла доставлять удовольствие личность, общавшаяся с людьми, которые в душевном и духовном отношении принадлежали к полярно противоположным областям общества. Кроме того, при таком общении мне пришлось бы все время оправдываться в том, что моя деятельность направлена исключительно на службу, связанную с "Магазин фюр литератур".

Все яснее представало моей душе, что такое общение, как в Вене и Веймаре, здесь невозможно. Литераторы встречались и знакомились друг с другом на литературной почве. Даже у лучших, ярко выраженных натур эта литература (или живопись, скульптура) настолько глубоко въелась в души, что чисто человеческое отступало на задний план.

Таковы были мои впечатления, когда я находился среди этих все же ценимых мной личностей. Но еще большее впечатление оказывали на меня душевные подосновы этих людей. Однажды в лейпцигском "Свободном литературном обществе" после моей лекции и выступления О. Ю. Бирбаума[142] я находился в кругу литераторов, среди которых был и Франк Ведекинд[143]. Меня полностью захватила эта поистине редкая человеческая натура. "Натуру" я подразумеваю здесь в чисто физическом смысле.

Его руки! Будто из прошлой земной жизни, в которой они совершали дела, которые могут совершать только люди, пронизанные духом вплоть до кончиков пальцев. Благодаря проработанной энергии это могло производить и впечатление грубой силы; излучения от этих рук возбуждали величайший интерес. А эта выразительная голова — словно дар, приходящий из особых волевых нот его рук! В его взгляде, мимике было нечто, что могло так же произвольно отдавать себя миру, но в то же время и отстраняться от него, как жесты — через ощущения рук. Чуждый современности дух выражал себя через эту голову. Дух, который ставит себя вне человеческих устремлений этого времени, но не может внутренне осознать, какой же эпохе прошлого он принадлежит.

Как литератор Ведекинд — это не литературная оценка, я говорю лишь о том, что видел в нем, — напоминал химика, который отверг современные химические воззрения и занимался алхимией, но делал это не с внутренним увлечением, а скорее с некоторым цинизмом. Душевно созерцая внешний облик Франка Ведекинда, многому можно было научиться относительно того, как дух действует в форме. При этом, конечно, не следует наблюдать за человеком так, как это делают некоторые "психологи"; нужно дождаться того момента, когда чисто человеческое само обнаружит себя на фоне духовного мира благодаря внутреннему духовному стечению обстоятельств.

Если человек замечает, что за ним наблюдает "психолог", — это может вызвать в нем раздражение. Переход же от чисто человеческих отношений к "созерцанию на фоне духовного" вполне человечен, подобно тому как от поверхностной дружбы переходят к более близкой.

Одной из самых своеобразных личностей берлинского кружка Гартлебена был Пауль Шеербарт[144]. Он сочинял "стихотворения", которые сначала представлялись читателю набором слов и произвольных фраз. Они были столь гротескны, что уже первое впечатление вызывало интерес к ним. Затем можно было заметить, что он ищет в словах какой-то фантастический смысл — обычно оставляемый людьми без внимания, — чтобы выразить духовное содержание, которое происходит не из бездонной, а скорее из не желающей искать дна душевной фантастики. В Пауле Шеербарте жил внутренний культ фантастики, выражавший себя в гротескных формах. На меня он производил впечатление человека, который обладает чувством духовного, выражает духовное, но делает это в гротескной форме, потому что все вокруг охвачено филистерством. И это чувство желает развивать гротескное не в художественной форме, а в надменном, заносчивом безрассудстве. И то, что открывается в этих гротескных формах, должно проистекать из сферы внутренней фантастики. Паулю Шеербарту было свойственно лишенное ясности душевное стремление к духовному. То, что идет из благоразумия, — говорил себе этот "фантаст", — не может достичь области духовного. Поэтому, чтобы выражать духовное, не следует быть благоразумным. И Шеербарт не предпринимал никаких шагов от фантастики к фантазии. Движимый интересным, но завязнувшим в дикой фантастике духом, он писал рассказы, охватывающие целые космические миры, мерцающие, переливающиеся, превращающие духовное в карикатуру и содержащие подобного же рода человеческие переживания. Примером этого является "Таруб, знаменитая багдадская кухарка".