Мой век - [25]

После больницы институт пришлось бросить. Но меня взяли в мастерскую делать графическую работу. Другие делали работу моментально, хватали на лету, а для меня это был тяжкий труд. Я — рабочая лошадка — с трудом постигала основы графики. Я всегда старалась никого не спрашивать, сама справиться, перечерчивала, мучилась. Но мне везло на хороших учителей.

А потом я пришла работать в Теплобетон. Оклад маленький, и я брала дополнительную работу домой — копировать чертежи. Видимо, учеба даром не прошла, и я уже кое-что понимала. Копировала и видела ошибки, и когда приносила, говорила авторам: «Вот тут неправильно, тут и тут». А они на меня взъелись: «Чего вы указываете? Вы копировщица — вот и копируйте!» А я вижу, что неправильно. Они пожаловались начальнику. Он вызвал меня, а я объяснила, что было неправильно начерчено. Он велел принести чертежи, посмотрел, позвал авторов и говорит: «Она же права. Лучше бы ей спасибо сказали». После этой истории меня стали больше ценить. Роза Марковна — она молодая умерла — учила меня карандашом работать. Я быстренько нахваталась и начала сама чертить. Я много конструкторских работ сделала, но больше всего мне нравилась архитектура.

Беременность. У родителей Марка

Первые годы, когда мы начали жить с Марком, у меня не было детей. И со своими родителями он меня не знакомил. Как-то в шутку Марк сказал: «У евреев есть обычай: если в семье долго нет детей, то можно расходиться». Я хоть и понимала, что он шутит, но все время его слова помнила. И вот, наконец, я забеременела. Марк написал родителям — и мы решили, что весной поедем к ним знакомиться. Но перед самым отъездом выяснилось, что Марка не отпускают с работы. «Поезжай одна, я дам телеграмму, тебя встретят», — сказал Марк и посадил меня на поезд.

Доехала до Капели, полустанок около Рудни. Кроме меня никто из поезда не вылез. Я выбралась, стою с чемоданом, оглядываюсь, не знаю, что делать. Подходит мужик с кнутом. «Ты к кому? К Розиным? Ну, пойдем». Стоит лошадь с телегой, на телеге сено. «Садись, поехали». Я была в положении — 4 месяца, дорога неровная, телега трясется, мне стало плохо. Я попросила: «Дядя, а дядя, давай я рядом пойду». Так и дошли до деревни. А перед домом мужик говорит мне: «Садись, а то некрасиво выйдет, попросили тебя привезти, а я не довез».

Папа и мама Марка жили около города Рудня, в деревне. Зимой папа работал в Рудне на заводе, а летом его посылали в деревню принимать лен. Жили они в крестьянском доме, который мама переделала по своему вкусу. Мама оказалась высокая брюнетка, а отец кряжистый, широкоплечий. Встретили они меня вроде хорошо, только отец все головой качал. Зашли в дом. Отец говорит: «Ты, верно, устала с дороги». Я отвечаю: «Не очень». — «Ну, тогда пойдем со мной». Взял меня за руку и повел в цех приема льна. В цеху на полу весы большие стояли, на которые машины заезжают, а рядом лежали мешки со льном. «Становись на весы», — говорит. Я встала. Папа опять стал головой качать. «Ну что, 48 килограмм для женщины прилично», — сказал и усмехнулся. Назад меня не повел, сказал: «Найдешь дорогу до хаты, а то мне работать надо», — и я вернулась в дом, к маме.

Я маме по-русски говорю, а она мне по-еврейски отвечает. Вспомнила я, как тетя Вера привезла Анисима Антоновича знакомить с бабушкой и дедушкой, а он по-еврейски не понимает, — вспомнила и внутренне улыбнулась.

Запомнился мне первый ужин. Мама положила на стол большой круглый хлеб домашней выпечки — каравай. Папа протянул мне нож и говорит: «Нарежь». Я содрогнулась. Я никогда не видела такого хлеба и не держала в руках такого большого ножа. Я вспомнила картинки и отрезала несколько ломтей. Мне ничего не сказали.

Спать меня уложили на перину. Лежать на пуховой перине мне до этого не приходилось. Душно, тяжело — сплошное мучение, я плохо спала. Очнулась под утро — слышу: мама с папой тихо по-еврейски разговаривают. Прислушалась и стала понимать. Мама говорит: «Надо ее подкормить. Купи машину-сепаратор — будем сливки сбивать». И действительно, смотрю, утром папа сепаратор принес.

Потом я уже поняла, что в глазах мамы я была недостойна. Все Розины рослые: Ева выше меня, Сима выше меня, Ирма выше — а я вроде и не карлица, но на голову ниже Марка.

В доме корова была, каждый день мама вставала в 5 часов утра, доила корову, взбивала молоко в сепараторе и приносила мне стакан сливок. Мне вспомнился Омск. Когда выяснилось, что у меня затемнение верхушек легких, тетка велела, чтобы я прибегала в большую перемену и выпивала чашку какао. Какао мне опротивело, но я не могла не пить: что тетка скажет, то должно быть сделано. И я с балкона выливала какао вниз. А сливки у мамы с папой Марка я пила с удовольствием.

Трудная жизнь была у мамы. В 5 утра встанет, корову подоит, пойло тяжелое для коровы кто-то из мужчин вынесет — надо, чтобы корова попила, прежде чем пастух пойдет с дудкой стадо собирать. Молоко, которое надоила, процеживала, мне сливки взбивала, потом кашу готовила. Подымались дети — кто на работу шел, кто учиться, — отец уходил, и тогда мы с мамой садились завтракать. Изба — пять окон, во дворе загородка для коровы и кур. Надо кур покормить, пощупать, кто яйца снес, на рынок сходить, обед сварить. Хлеб сами пекли. Я маме стала во всем помогать. Нескончаемая работа — к вечеру валюсь с ног. Так прожила я у них месяц, и они меня проводили.