Мой век - [19]

Трудно было порой. Хозяин положения — кубометр, голое администрирование, граничащее нередко с произволом, позорные черные доски, рогожные знамена, присуждаемые тем коллективам, лесопунктам, леспромхозам, районам, которые не справлялись с планом. Отстающие лишались полагающегося снабжения, даже соли не давали вдоволь. Это было неприкрытое грубое насилие. Кстати, скажу: именно в те первые тридцатые годы, в разгар индустриализации, лесозаготовки нанесли тяжелый удар карельской деревне. Колхозники неохотно шли на лесозаготовки. Их сманивали в лес рублем, а то и привлекали в принудительном порядке. Именно в это время была нарушена вековая традиция, состоящая в том, что женщин в Карелии строго оберегали от тяжелых лесных работ, которые были уделом только мужчин. Женщину в бор не брали. Она оставалась дома, хранила тепло семейного очага, растила детей, вела домашнее хозяйство. Теперь их оторвали от их прямых дел. Женщина стала исполнительницей, может быть, самой неженской работы — обрубки сучьев. Деревня опустела, осиротела, начала быстро хиреть.

Унылая действительность накладывала на газету мертвящую печать. И все-таки на ее страницы, несмотря на многочисленные препоны, выплескивалась подлинная жизнь. Это были письма читателей. «Красная Карелия» печатала их целыми страницами. Газета защищала лесорубов, отстаивала их интересы, добивалась создания на лесозаготовках, по крайней мере, сносных бытовых условий.

Увлечение

Еще в сельской школе я начал писать стихи. С тех пор, на протяжении семидесяти лет, у меня два главных дела — газета и литература.

Говорят, что работа в газете мешает писателю. Не спорю — возможно, иногда и мешает. Но чаще всего, как подсказывает мой многолетний опыт, содействует литературному творчеству. Нет весов, на которых можно было бы взвесить, кто кому больше помогает: журналист — писателю или писатель — журналисту. Но их и не требуется, без них очевидно — помощь взаимная.

Вот почему у меня два главных дела. А начиналось так. Лет семьдесят тому назад к нам в село Деревянное приехала учительница Полина Ивановна. Красивая, обаятельная женщина. Она была влюблена в художественную литературу, преклонялась перед великими писателями. Развешанные по стенам класса черно-белые, одинакового формата портреты Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Толстого, Гоголя, Гончарова, Достоевского, Кольцова, Тургенева были для нее почти иконами. Полина Ивановна читала нам стихотворения классиков, иногда кусочки их прозы.

Придя однажды на занятие, Полина Ивановна сказала, что сегодня почитает нам Николая Васильевича Гоголя. Раскрыла книгу, и мы услышали: «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои…» Мне так понравились эти слова, прозвучавшие как песня, что я попросил учительницу повторить их. Она прочитала еще лучше, напевнее, взволнованнее, продолжила чтение дальше. И дальше все было прекрасно — весь гоголевский рассказ о Днепре был таким же завораживающим, как и первая фраза. Меня покорило слово великого писателя. Я начал писать стихи.

Писал, учась в начальной школе, в семилетке, в техникуме, на лесозаготовках, в редакции газеты.

Писал, и лучшее, по своему выбору, посылал в ленинградский журнал «Резец». Консультанты журнала неизменно советовали, исходя из личных симпатий и привязанностей, читать стихи то одного, то другого поэта. Я читал и тех, и других, писал, снова посылал, и снова — стандартные рекомендации. Первое мое стихотворение напечатала 10 марта 1929 года ставшая мне потом родной «Красная Карелия». Спрятал газетку со стишком понадежней в чемодан из гнутой фанеры и отправился на Верхне-Выгский лесосплав проходить производственную практику.

Сплав на Верхнем Выгу трудный — отмели, пороги, глубокие мертвые плесы. Там работают сильные и мужественные люди. Я восхищался ими, надумал сочинить стихотворение о них. Три вечера мучился, сидя на нарах возле керосиновой лампы. Ничего интересного не получилось, выбросил бестолковое писание в топящуюся буржуйку. Написал простую заметку, но не сухую, а с деталями. Получилось что-то вроде зарисовки. Подписался псевдонимом — Федор Лесной. Послал в «Красную Карелию». Сразу напечатали. С тех пор, на протяжении многих лет, псевдоним Федор Лесной не сходил со страниц газеты. Со временем я решил попробовать свои силы в прозе. Написал что-то вроде рассказа о знакомых мне по общежитию братьях Галактионовых — хороших парнях из Кончезера.

В то время в Публичной библиотеке изредка устраивались литературные консультации. В чердачной комнате каменного библиотечного здания был отгорожен угол. Здесь-то консультанты и принимали начинающих литераторов.

Написанный от руки рассказ занимал полную школьную тетрадку. Я подал ее сидящему за столом интеллигентному молодому человеку. Лицо у него было бледное, нежное, но серьезное. Прочитав рукопись, он строго сказал:

— Никакого рассказа у вас нет, — помолчал, спросил: — А что такое легушка? Я не знаю такого слова.

— Подбородок, — объяснил я.

— Так и пишите — подбородок. Что еще за легушка?

— У нас так говорят.

— У кого это у вас?