Мой век - двадцатый. Пути и встречи - [45]

Распаковав в порту контейнеры, мы осмотрели машины, залили их бензином и маслом и колонной отправились в центр города, я - на первом тракторе, Борис — за рулем второго.

Наше появление вызвало панику - население приняло тракторы за американские и английские танки. Забили набаты, был приведен в боевую готовность военный гарнизон города, и красногвардейцы срочно созвали местный Совет.

Но вскоре все выяснилось. Вместо разработки планов защиты Совет занялся быстрой организацией великолепного приема.

Через несколько дней тракторная колонна двинулась в демонстрационную поездку из Новороссийска в Ростов длиной примерно сто пятьдесят километров. Большинство крестьян никогда не видели тракторов, и поскольку слухи о нашем поезде к этому времени распространились довольно широко, они тысячами собирались к дороге посмотреть на новое американское диво.

В Ростове нам приготовили большое демонстрационное поле, где мы показывали возможности применения тракторов не только для пахоты, но также для привода насосов, пил, электроосветительных установок и т.д. Успех был огромный.

Во время этой поездки я познакомился с тремя очень интересными людьми. Первым был Бил Шатов, бывший чикагский анархист, приехавший в Россию в 1918 году. Теперь, к моему изумлению, и, я думаю, к своему собственному, он стал президентом вновь организованного Ростовского промышленного банка, финансировавшего закупки тракторов для Ростовской области. Хотя Бил не был членом партии, ему полностью доверяли и позже назначили начальником строительства Турксиба — железной дороги, соединяющей хлопковые поля Туркестана с плодородными районами Сибири.

Вторым был Климент Ворошилов, в то время — командующий юго-восточными войсками Красной Армии. В Ростове находился его штаб. Это был подтянутый скромный офицер. Кто бы мог в то время подумать, что через пять лет он станет наркомом обороны и членом Политбюро, а с 1953 по 1960 год - Президентом Советского Союза?

Третьим был молодой секретарь ростовского губкома, энергичный армянин Анастас Микоян. Позже он также совершил феерический взлет и стал наркомом внутренней и внешней торговли и одним из руководителей партии. Мне суждено было с ним снова встретиться через полвека, когда после тридцатилетного отсутствия я вернулся в Москву в 1961 году.

Однажды на обеде во дворце сахарного короля весной 1922 года я встретил врача Ленина, известного немецкого нейрохирурга профессора Готфрида Форстера. Его оценка состояния здоровья Ленина была не слишком обнадеживающей. Он особенно подчеркивал нежелание Ленина дать себе полный отдых, необходимый ему по состоянию здоровья.

Он всегда говорил: ’’Мне еще так много надо сделать, а времени осталось так мало”. Это были пророческие слова. Я всегда считал, что если бы Ленин работал не так много, он мог бы жить гораздо дольше.

Благодаря профессору Форстеру я мог следить за состоянием здоровья Ленина. В конце лета 1922 года Ленину стало гораздо лучше, и осенью он смог приступить к работе. Он несколько раз выступил с речами. Профессор Форстер уехал в отпуск в Германию, и в Москве все считали, что глава советского государства поправился. Но, как говорил профессор, только абсолютный покой и отдых могли приостановить неумолимое течение болезни.

Зимой 1922 года здоровье Ленина опять ухудшилось. Он пережил инсульт, в результате которого была парализована его правая сторона.

Ленина перевезли в Горки, расположенное в 35 километрах от Москвы загородное поместье, ранее принадлежавшее текстильному магнату Савве Морозову. Это был очаровательный дом в итальянском стиле с мраморными колоннами, расположенный в прекрасном парке.

Здесь боролась со смертью ленинская железная воля. ”Мне еще так много надо сделать”, — повторял он. С поразительной настойчивостью Ленин снова учился говорить при терпеливой поддержке жены Надежды Крупской и сестры Марии Ульяновой. Его правая рука не действовала, но он учился писать левой.

К его постели были созваны известнейшие специалисты со всего мира, но они немногим могли помочь. Не покидавший его ни на минуту профессор Форстер однажды сказал мне: ”Я чувствую себя его секундантом на страшной дуэли. Наука говорит мне, что случай безнадежный, но мысль, что Ленин должен умереть, не укладывается у меня в голове”. И его пациент еще раз начал поправляться и почувствовал себя лучше.

Комок подкатывается к горлу, когда я вспоминаю, что в это тяжелое время Ленин помнил обо мне и послал мне несколько слов с профессором Форстером: ’’Передайте молодому Хаммеру, что я не забыл его и желаю успеха. Если у него возникнут трудности, пусть немедленно даст мне знать”.

Ленин не нуждается в моих похвалах. История предоставит ему место среди великих мира сего, но я лично горжусь, что мне довелось с ним беседовать и заслужить хотя бы малую долю его одобрения и дружеское рукопожатие,

К концу 1923 года состояние Ленина настолько улучшилось, что он принял участие в охоте, сидя обложенный подушками в санях, и в новогоднем празднике для рабочих и служащих совхоза и санатория ’’Горки”. Был тут, конечно, Дед Мороз, и нарядно украшенная елка, и подарки.