Мой век - двадцатый. Пути и встречи - [23]

Однажды мне пришлось пропустить лекцию доктора Лоба по фармакологии, так как она приходилась на день свиданий. Доктор Лоб хромал на одну ногу, был очень капризным и суровым со студентами. Его выпускной экзамен считался самым трудным. Я очень много работал, готовясь к его предмету, но мне приходилось полагаться только на учебники.

Когда на экзамене были розданы листки с вопросами, я пробежал глазами свои вопросы и, стараясь подавить панику, в ужасе понял, что не смогу ответить ни на один из них. Лоб составил их по одной из последних лекций, которую я пропустил.

Что мне оставалось делать? Было очевидно, что я обречен на полный провал.

Просидев несколько минут за партой, я закрыл книгу и вышел из аудитории. Уныло плелся я по Центральному парку. Как всегда в летнюю сессию, стояла прекрасная погода. Я нашел большой камень и лег на его вершине, чтобы обдумать свою проблему. Этот камень до сих пор лежит все на том же месте и, проезжая мимо, я всегда смотрю на него со смешанным чувством.

В конце концов, я решил, что делать. На следующее утро я отправился в лабораторию доктора Лоба. Он сидел один, проверяя работы вчерашнего экзамена. ”Я отдаю вам свое будущее”, — сказал я ему. И рассказал всю правду — что я пропустил важную лекцию, так как должен был ехать в ’’Синг-Синг” на свидание с отцом.

Он выслушал меня, не говоря ни слова. Затем, внезапно повернувшись, взял со стола вопросник и протянул его мне. ’’Вот, возьмите, подготовьтесь, а затем приходите писать ответы”.

За вечер я нашел все материалы, а утром, быстро ответив на все вопросы, отдал экзаменационный лист доктору Лобу. Он поставил мне отличную отметку по фармакологии. Тем самым он не только спас меня от провала. Кто может предсказать, что могло произойти, если бы я не сдал выпускных экзаменов? Не уверен, что в то время я смог бы вынести такое разочарование.

Во время выпускных экзаменов возникло еще одно затруднение. Я легко написал работу по офтальмологии. Дэниэл Мишель вел очень хорошие записи, и я выучил их наизусть. Поэтому с самой работой никаких трудностей не возникло. Неприятности начались после того, как я ее закончил.

Студентов просили на первой странице написать имя читавшего курс профессора. Я не был ни на одной лекции и, естественно, не знал имени профессора. Поднявшись со стула, я подошел к одному из инструкторов, стоявшему в черном одеянии сзади в зале и наблюдавшему за студентами. ’’Могли бы вы сказать мне имя профессора, читавшего этот курс?” — спросил я его. Инструктор посмотрел на меня очень странно и затем произнес имя. Вернувшись к своему столу, я написал его на своей экзаменационной работе и покинул зал.

Однако странный взгляд инструктора взволновал ’меня. Подойдя к одному из сокурсников, стоявшему в коридоре, я спросил: ’’Скажи, пожалуйства, как фамилия инструктора, стоявшего сзади в зале?” Сокурсник назвал его имя. Это было то же самое имя, которое я написал на своей работе. Итак, я спросил профессора офтальмологии имя профессора офтальмологии.

За четыре года учебы у меня была одна тройка — по хирургии из-за того, что мне пришлось пропустить очень много операций. Остальные отметки были в основном пятерки и несколько четверок. Уважаемый член факультета, доктор Моррис Диннерштейн, назвал меня ’’самым многообещающим” студентом выпускного класса.

Мне предложили ординатуру в больнице Бельвю по бактериологии и иммунологии, которые меня особенно интересовали.

Ординатура в этой больнице считалась самой желанной наградой для выпускников Колумбийского университета. Каждый год предоставлялось только два места, одно по хирургии и одно по общей медицине. Быть выбранным считалось огромной честью. Я очень удивился, увидев свое имя против одной из позиций. Но ведь я сделал все возможное, чтобы заслужить эту награду.

Ординатура начиналась в январе 1922 года. Я окончил институт в июне 1921 года. У меня оставалось почти шесть месяцев, и я решил покончить с бизнесом и посвятить себя научно-исследовательской работе в области медицины. Я с детства мечтал стать врачом, партнером отца.

Я не мог придумать, чем бы пока заняться, когда однажды мне в голову пришла мысль, которая поставила все на свои места. Теперь я знал, что мне делать и куда ехать.

Мир только что потрясли появившиеся в прессе истории об ужасном голоде и разрухе в России. Несмотря на явные преувеличения, было совершенно очевидно, что сотни тысяч жертв голода устремились с сожженных восьминедельной засухой полей в приволжские города и что в этом районе свирепствует тиф.

Читая об этом, я принял решение, которому было суждено ознаме¹ новать поворотный момент всей моей жизни.

Я решил ехать в Россию и применить свои медицинские знания, помогая жертвам эпидемии тифа. Может быть, мне также удастся получить сто пятьдесят тысяч, все еще причитавшиеся нашей фирме за лекарства и нефтяное оборудование.

Я чувствовал также, что это решение порадует отца. Россия была страной, где он родился, а после революции - страной, осуществлявшей его политические мечты. Я смогу стать его глазами и ушами, посылать в ”Синг-Синг” письма с описанием всего, что там происходит.