Мой театр. По страницам дневника. Книга I - [35]

Не глядя на Романенко, я сказал, обращаясь к Григоровичу: «Юрий Николаевич, а этот человек меня никогда не пускал в Большой театр, он мне никогда не давал пропуск и всегда говорил, что мне никогда в Большом театре не танцевать!» Григорович на меня посмотрел, улыбнулся: «Коля, талант всегда найдет свою дорогу, а такие болваны все равно будут его поздравлять». Надо ли пояснять, что с этого дня я стал любимчиком у Романенко.

19

Третий вариант попадания в Большой театр. В дни моего детства алкоголь в СССР продавали в магазинах, по-моему, до 22.00, в буфетах московских театров – до последнего антракта и только в буфете Большого театра – до последнего зрителя, то есть буфет работал до выхода всех. Кто-то уже одевался в гардеробе, а кто-то еще стоял в буфете, балуясь шампанским или коньяком. Но не в выпивке было дело.

Около буфета с витринами, заставленными массивной старинной серебряной посудой, которая позднее неведомо куда испарилась, собиралась особенная публика. Это был своеобразный клуб для избранных, где обсуждалась театральная жизнь, кто и как станцевал, спел и так далее…

Золотова привела меня туда однажды и познакомила с неким Сергеем Арутюновым. Не знаю, кто он был, чем занимался, про него всякое говорили. Но главное, что он был из Тбилиси и Наталия Викторовна с ним дружила. Она подвела меня к нему: «Серёженька, это мой мальчик, его зовут Ника, он из Тбилиси. Пожалуйста, следи за тем, чтобы его здесь никто не обижал. Если он будет приходить, помогай ему пройти в театр, он любит балет и оперу».

С того дня после окончания спектакля я стал спускаться в буфет. Мне было очень интересно слушать эти разговоры под колоннами, не сплетни, а мнения людей, разбиравшихся в искусстве. Серёжа среди них был заметной фигурой. Он мог позволить себе появиться там раньше всех или вовсе прийти ко II акту. Серёжа бесподобно, красиво одевался. Зимой ходил в соболиных, норковых шубах. И, если он меня видел у театра, всегда помогал пройти.

Когда я стал работать в ГАБТе, Серёжа меня встречал после спектакля у служебного входа, неспокойное было время. Даже в метро со мной спускался, сажал в поезд, часто дарил какие-то конфеты дорогие и фрукты, понимая, что у нас с мамой непросто с деньгами. К сожалению, он скончался в 1995 году.

И еще один нюанс моей театральной жизни. Поскольку я, как говорится, дневал и ночевал в Большом театре, меня знали все местные клакеры, а я, естественно, хорошо знал их. Подходили: «Хочешь хорошо сесть?» Я говорю: «Да». – «Пойдем, будешь кричать такому-то артисту». – «Хорошо». Я громко аплодировал, кричал, как полагалось, «браво». Тут моя профессиональная совесть замолкала, я отрабатывал место.

20

У меня с детства был комплекс, что я чернявый смуглый брюнет. Моя мама была очень белокожая, несмотря на то что чистокровная грузинка. Я смотрел на нее и завидовал. Все родные и знакомые в Тбилиси смеялись, когда я маленький был, что у белой женщины черный ребенок. А я очень переживал. В 16 лет мне всё в себе не нравилось. Прямо очень я себе не нравился.

А тут еще на I курсе прибавились проблемы с дуэтным танцем. Преподавал нам его Марк Ермолов. Он пытался нас – ребят – как-то жестко воспитывать. А с мальчиками надо очень аккуратно в пубертатный период разговаривать. Я был очень слабенький физически, и, естественно, моим больным местом оказались верхние поддержки. На уроке я их делал первым, но не мог девочку наверху удержать, сразу же начинал гнуться в спине. Тут моя природная гибкость сыграла против меня. Я страшно переживал…

К концу года стало понятно, что Крапивин уходит из школы и наш класс снова берет Пестов.

На годовом экзамене Пётр Антонович был председателем комиссии. Очень он был недоволен нашим уроком. Есть в школе видеозапись, где мы – Кузнецов, Кулев и я – у Петра Антоновича в 4-м классе занимаемся. Такие правильные дети, ножки на месте, ручки на месте, всё делаем очень хорошо. А за два прошедших года мы не только выросли, но и, судя по реакции Петра Антоновича, превратились в страшных чудовищ.

У Крапивина на I курсе мы делали все сложнейшие прыжки. Есть видеозапись: я делаю двойное assemblé, двойной saut de basque, какие-то неимоверные вещи. Чтобы было понятно, в выпускном классе я этого не делал, мне это было строжайше запрещено. У Михаила Вольевича мы ногами шлепали по полу. Я крутился вправо-влево на ноздрях, на ушах, лишь бы докрутить. В общем, такие вещи Пестов не переносил.

Позднее я прочитал протокол этого обсуждения. Пестов на Крапивине живого места не оставил, сказал, что действующим артистам категорически нельзя преподавать. А Михаил Вольевич только закончил танцевать, у него было много сил, идей и желания. Ему надо было давать не I курс, а III курс.

В уроках Крапивина столько было фантазии! Он придумывал очень интересные комбинации. Когда я сочинял свой первый госэкзамен в Академии Вагановой, смотрел его урок, там очень много красивых связок. И, наверное, моя страсть подбирать красивую музыку для класса – это пошло от Крапивина, потому что наш экзамен I курса был придуман Михаилом Вольевичем на прекрасный музыкальный материал.