Мой театр. По страницам дневника. Книга I - [31]

Так закончился 5-й класс. Вместо Франции я с мамой поехал в Пицунду. И, хотя по классике у меня стояло «5», у мамы регулярно звучала «песня»: «Давай уедем в Тбилиси! Что мы мучаемся здесь?»

Мамины причитания, к моему большому огорчению, находили поддержку у Золотовой с Рахманиным. Рассорившись с Головкиной, они в тот же год ушли из школы. Директор Тбилисского училища Б. А. Барамидзе предоставил им квартиру и перевез их в Тбилиси, где они стали ведущими педагогами. И начались уговоры мамы забрать меня из МАХУ и вернуться в Тбилиси. Мама сияла. И, когда она сообщила, что мы возвращаемся в Грузию, случилась большая ссора, я заявил: «Никуда с тобой не поеду. Ты можешь уезжать куда хочешь. Я пойду танцевать только в Большой театр».

Маме действительно тяжело приходилось в Москве. На работу ее никуда не брали, денежные накопления быстро таяли, жить было негде. Сначала нас приютила тетя Зина, затем мы снимали комнату недалеко от метро «Измайловская». Стоял вопрос, должен ли я жить в интернате при училище? Он находится на третьем этаже нашего здания. Мест для иногородних детей там всегда не хватало. Но, даже если бы оно нашлось, мама не согласилась бы. «Мой сын в интернате жить не будет!» – сразу заявила она.

Чтобы найти подходящее жилье, мама стала ходить по дворам вокруг школы, расспрашивала бабушек – не сдает ли кто комнату? Наконец нам удалось снять угол в квартире дома рядом с училищем на 2-й Фрунзенской улице, а затем с помощью нашего серебра, большей части библиотеки и самых ценных семейных вещей и, опять-таки, с помощью маминой способности давать деньги правильным людям – прописать меня в этой крохотной, похожей на шкаф, комнате в 14 кв. м.

Московскую прописку я получил только 11 февраля 1991 года. Пестов с первого дня, как он с мамой познакомился, жужжал: «Ламара Николаевна, пропишите Колю, иначе с Большим театром ничего не получится». Без прописки о Большом театре и мечтать было нечего.

Комната, в которой мне предстояло прожить много лет, находилась в квартире добротного кирпичного дома. Его и многие другие здания в районе Фрунзенских улиц выстроили в свое время для советского генералитета. Потому что совсем недалеко, на набережной, находится Министерство обороны РФ, прозванное нами «Пентагоном». При строительстве этих особых домов все продумали – внутри каждого двора детский сад, поликлиника, прачечная, парикмахерская.

В нашем доме на каждой лестничной клетке по четыре квартиры – три предназначались для генералов, одна для обслуги. Наша хозяйка была парикмахершей генералов, ее муж работал водителем у генерала. Тетя Тоня и дядя Боря – хорошие люди были, веселые такие, хоть и любили выпить. Они занимали две комнаты в трехкомнатной коммунальной квартире. В одной комнате жили, другую сдавали. В июне мама ее сняла. 30 августа 1988 года мы туда заселились.

13

Наш окончательный переезд в Москву пришелся на конец августа. Это был единственный раз в моей жизни, когда из Тбилиси в Москву мы ехали на поезде, со всем скарбом: с телевизором, с какой-то посудой, вещами – словом, всем тем, что мама решила с собой в столицу забрать. Дорога занимала двое с половиной суток.

Помню, я сидел у окна и любовался видом моря, красотой пейзажей, сменявших друг друга, а мама говорила мне какие-то пафосные вещи, что мы уезжаем, что она решилась, что я должен очень стараться… Я же смотрел на море и думал: «Боже мой, к чему она это все говорит? Я же талант! Большой театр и мировая слава уже ждут меня. А она это никак не может понять!» Потом услышал мамино: «Никочка, тебе надо качаться, надо будет девочек носить, дуэт скоро начнется…»

Сама мама до таких тонкостей моей профессии дойти не могла, но у нее имелась отличная советчица в лице Золотовой. Тата, как звала ее мама, была активная такая, ух! «Ламара, он плохо ест!» – говорила она. И Ламара впихивала в меня очередные котлеты. Я лежал и с тоской думал: «Господи, чего они ко мне пристали? Я же гений».

Я сейчас иногда думаю: откуда у меня, ребенка, была такая уверенность в собственном призвании, железобетонная уверенность? Что мама ни делала, как ни пыталась меня убедить, что надо подумать о какой-то другой профессии, – я намертво стоял на своем – только балет. У меня эти люстры, золотой занавес Большого театра просто стояли перед глазами – только они и ничего больше.

Важным доводом в пользу учебы в Москве, кроме моих природных способностей к балету, для мамы было то, что появится возможность ездить за границу и видеть мир, если я стану артистом Большого театра. Она была очень любознательна по своей натуре.

Для того чтобы эти надежды осуществились, мама сделала всё. Пожертвовала всем, что у нее было – уехала из Тбилиси, от родных, друзей, отказалась от налаженной жизни, прекрасно оплачиваемой любимой работы.

Самым большим препятствием на ее пути к отъезду оказался муж – мой отчим Ишхан. Он сказал, что в Москву ни за что не поедет. А женщине-то было всего 55 лет! Она выглядела фантастически молодо и привлекательно. Муж-красавец, хоть и на 16 лет младше, любил ее, на руках носил. И, когда он категорически ответил «нет» по поводу Москвы, мама сказала: «Мне сын дороже мужа». И уехала…