Мой старый дом - [3]

— Да не портил я, Файзула!

Он снова пошёл, а я побежал рядом с ним.

— Туалет какой-то… Не знаю я никакого туалета…

— Ай, как нехорошо напоследок делал, — повторял Файзула. — Зачем не дал свой новый адрес? Человека запутывал. ЖЭК запутывал. Файзула запутывал. Ай, совсем плохо!..

Ничего ты ему не докажешь. Я и отстал.

Чёрные дырочки

Я вошёл в свою парадную и увидел почтовый ящик. Письма не было, это я понял с порога. Когда есть письмо, дырочки светлые, а когда нет — тёмные. Дырочки были не только что тёмные, а прямо чёрные. Я даже подумал: может, чёрное письмо от него пришло? И пошарил в ящике рукой. Но письма не было, а одни только дырочки. Ерунда, конечно, чёрных конвертов не бывает.

Когда мы переезжали неделю назад, батя был ещё в командировке. Он как летом уехал, так ещё и не возвращался. Я ему писал, но их ведь перебрасывают с места на место, так что он, может, ещё ничего и не знает и пишет по старому адресу, пишет… А вот чего-то не пишет.

Мне новый дом, может, потому и не нравится, что бати в нём нет.

Я вернулся на задний двор и лёг на свой диван. Я стал думать, что же мне теперь делать. Сначала я хотел пойти в ЖЭК и всё объяснить. Мария Михайловна поймёт, что вышло недоразумение. Но одному идти было всё-таки боязно. И я решил подождать Михеева с Суминым. Ведь если я дам честное пионерское слово, мне поверят. Файзула всегда говорит: «Скажи честное пионерское». Надо было мне ему сразу сказать, а не смеяться дико. Но я скажу после. А Михеев за меня поручается. За меня кто хочешь поручается, кроме Тентелева. Тентелев мой враг.

Я лежал, смотрел в небо, и мне было обидно. Я не знаю даже, отчего мне было больше обидно, — оттого, что меня отовсюду вычеркнули, или потому, что Файзула не уважает. И я понял: оттого, что нет письма.

Я подумал: вот превращусь в голубя и буду летать с крыш на все подоконники. Стучать буду клювом в окна, будить всех, из кастрюль мясо вылавливать, молочные бутылки проливать.

Они мне: «Гуль-гуль-гуль!» А я им: «Буль-буль-буль!»

Но тут я опомнился и подумал: зачем я так? Ведь никто мне ничего плохого не сделал.

Эта глупая идея, наверно, пришла мне в голову оттого, что в нашем доме полно голубей.

Не пропали бы Гоша с Овсеем

А вот Гоша с Овсеем куда-то разогнались, ишь как их несёт! Видно, набедокурили, набезобразничали чего-нибудь.

— Гоша, Овсей, — кричу, — сюда!

Они подбегают ко мне, оглядываются, тяжело дышат. Школьные форменки у них новые, а уже как и не новые: у Гоши коленки торчат грязными пузырями, а у Овсея на том месте, где внутренний карман, проступило чернильное пятно. Вот и одевай их из последнего, а ведь ещё месяца не проучились.

— Стоять смирно! — кричу. Это у нас такая игра раньше была: они солдаты, а я генерал.

Брови мои сдвинулись, мышцы лица напряглись. Я так думаю, Гоша с Овсеем сильно моего лица испугались.

— Овсей! — кричу. — Эт-то что у тебя?

— Чернила, — отвечает Овсей. Он привык мне по-честному отвечать.

— Чернила… Видал, Гоша, у него на пиджаке чернила! А где им положено быть?

— В ручке, ясно, что в ручке, — говорит Гоша. — Она у него открутилась, балда ты, Овсей, что у тебя ручка открутилась, вот исключат тебя из школы или из октябрят выгонят. Саня, у меня никогда ручка не откручивается…

Гоша говорил быстро, напористо, как будто проталкивался в толпе, и глаза таращил. Он всегда так говорит. Это мне в нём не нравится.

— Не откручивается. А колени, — говорю, — кто извозил? Это зачем же ты на коленях стоял, а? Богу молился?

— Нет, он богу не молился, — говорит Овсей. — У него шарик под лестницу укатился.

— Шарик… Ещё и выгораживает! Какой же ты друг, если выгораживаешь, вместо того чтобы помочь товарищу? Это, Овсей, знаешь как называется? Это — охо-хо! — называется ложная дружба.

— Ложная дружба, — выговаривает Овсей. — Я больше не буду выгораживать, Саня.

А у меня рот сводит, будто я разжевал лимон. Что это я им говорю? Какую-то ерунду говорю.

А они вряд ли чего понимают.

— От кого бежали-то? — спрашиваю.

— От мясников!

— Всё пугают!

— Пугают! — воскликнул Гоша. — Один другому говорит: «Давай и этих на мясо!»

Вот мясники из нашего магазина моду новую взяли: как разгружают мясные туши, так и давай малышей пугать.

— А вы и поверили?

— Ох, Саня, у них знаешь какие ножи! — говорит Овсей.

— Не верьте вы им, они болтают от нечего делать. А лучше не подходите к ихней двери, ну, чего там?

— А мы только заглянули.

— Чего заглядывать?

— А там живых рыб привезли!

То-то я слышу, в доме пахнет жареной рыбой.

— Ну и пойдите с улицы, постойте у бассейна.

— Там народищу — тьма! Не пробиться!

— Ох уж и не пробиться! Мы что же, с вами не пробивались?

— Пробивались! Вот пойдём сейчас и пробьёмся, — говорит Гоша.

— Пробьёмся, — вздыхает Овсей.

Я бы и сам в другое время пошёл. Там таких сомов, таких щук иногда привозят! Сомы и щуки долго живут, особенно щуки — бьются в бассейне, изгибают свои зелёные спины, высоко подпрыгивают. Продавец только завернёт щуку в бумагу, начнёт взвешивать, а она — прыг на всех — чуть ли не до потолка. Очередь так и ахнет, так и засмеётся. А какая-нибудь злая карга обязательно крикнет: «Ты по башке-то её, по башке!..» Ох, не люблю я таких зловредных!