Мой Шелковый путь - [66]

— Да, вы уже показывали это.

— Что же вам нужно еще от меня?

— Нас смущает, что вы пользуетесь «черными» деньгами.

— Я устал объяснять одно и то же! Мы не раз говорили об этом, пока я жил в Париже! Все допрашивали меня! Сколько можно ворошить одно и то же! Какой смысл?! Что вы хотите узнать? Называйте вещи своими именами! И почему вы этим занимаетесь? Есть специальный департамент, в ведении которого находятся эти вопросы. Мне предъявлены здесь, в Италии, конкретные обвинения. Они нелепы, но уж какие есть. И не понимаю, какое отношение к этим обвинениям имеет Франция.

Мой резкий тон, похоже, заставил их сменить тактику.

— Вы знакомы с господином Гайдамаком?

— Да. Мы познакомились в Монте-Карло. Когда я приехал в Париж, он был единственным моим знакомым. Он нашел мне квартиру.

— То есть у вас хорошие отношения с Аркадием Гайдамаком?

— Да.

— А вот у нас есть информация, что вы угрожали ему, — встрял в разговор какой-то человек в черных очках.

— Я?

— Да. Вы занимались рэкетом по отношению к нему, — кивнули очки.

— Чушь какая-то! Откуда вы взяли этот бред? Мы с ним дружили. Когда он сказал, что нашел для меня подходящую квартиру, я попросил его помочь мне оформить ее. Он просто помогал. Я же понятия не имел, как и что оформлять, как с нотариусом заключать договор и все такое…

Через несколько дней после этого допроса адвокат сообщил мне, что Аркадий Гайдамак, оказывается, был обвинен французами в неуплате налогов и они пытались каким-нибудь образом увязать мою квартиру с Гайдамаком, чтобы через это аннулировать мои права и забрать эту квартиру в пользу Аркадия, тем самым погасив его долг. Примитивная и подлая схема.

На допросе присутствовал какой-то странный плюгавенький человечек, беспрестанно вертевшийся и что-то нашептывавший своим соседям. Я не слышал его слов, но создавалось впечатление, что после каждого моего выступления он говорил: «Он все врет! Не верьте! Он все врет!»

— Господин Тохтахунов, почему вас выдворяли из множества стран?

— Не из множества, а только из Монте-Карло и из французских Канн. Но я не могу даже считать странами эти курортные закуточки. Это всего лишь крохотные деревни. Модные, сверкающие, но деревеньки. Впрочем, неважно, что я о них думаю… Мне запретили туда въезжать. Но никто не запрещал мне въезжать во Францию; вероятно, вы имеете в виду мою депортацию, когда я просрочил мое пребывание в Париже на один день.

— Пресса утверждает, что вы принимаете активное участие в криминальной жизни.

— Пресса много чего пишет. Журналистам нужны скандалы, а легче всего их делать на слухах. Я долго жил в Европе, не так ли, господа? Если вы столько лет подозревали меня в чем-то, следили за каждым моим шагом, прослушивали телефон, то почему же не схватили меня за руку на каком-нибудь преступлении? У вас есть только слова, но закон не позволяет судить на основании пустых домыслов. Вы хотите, чтобы я выглядел бандитом, но не способны предъявить ни одной улики.

— Но вы дважды сидели в советской тюрьме.

— Да. Меня упекли в тюрьму за то, что я официально нигде не работал и не имел московской регистрации. За это меня лишили свободы. Не за кражу, не за грабеж, не за убийство… Скажите мне, у вас есть хоть одно заявление от кого-нибудь, где говорится, что я предлагал кому-то купить у меня оружие или наркотики? Или заявление от кого-нибудь, кто предлагал мне такую сделку? Нет? Откуда же вы берете свои обвинения?

Допрос тянулся долго, но я, к моему удивлению, не устал. Я чувствовал себя бодро и уверенно. Моя первоначальная растерянность улетучилась. Думаю, что и они заметили мою уверенность. Наверное, надеялись, что месяц заключения сломал меня, и твердость, с которой я говорил, смутила их.

Допрос закончился. Человек в черных очках поднялся и отступил в дальний угол, сунув руки в карманы. Не знаю, кто он был, этот мужчина с жиденькими светлыми волосами и квадратным подбородком, но что-то подсказывает, что его прислало ФБР. Я покинул зал в сопровождении моих адвокатов.

— Не могу понять, что это было? Зачем такие вопросы? — недоумевал я.

— Думаю, это была чистая формальность, — ответил мой французский адвокат. — Франция должна была поставить точку в своем «следствии». Никаких серьезных претензий французская сторона не имеет к вам, Алимжан. Но они столько лет занимались вами! Разве они могли упустить такой великолепный шанс подвести окончательную черту и отчитаться перед своим руководством?

— И что дальше? Сколько мне торчать здесь? Когда закончится этот омерзительный спектакль? Все знают, что за мной нет никаких грехов, но никто не осмеливается произнести это вслух.

— Алимжан, потерпите немного.

— Хотел бы я взглянуть на ваше терпение, если бы вы находились на моем месте, — холодно сказал я, прощаясь с адвокатами. Они пытались улыбаться, но выражение лиц выдавало их полное замешательство.

После этого никто не допрашивал меня ни разу. Тянулось однообразное и бессмысленное существование.

Однажды оно нарушилось появлением русского парня по имени Макс. Он выглядел затравленно. Итальянцы не боятся тюрем, смотрят на жизнь за решеткой спокойно. За восемь месяцев моего венецианского заключения я видел несколько человек, которые раза по три успели вернуться в тюрьму. Многие просто отдыхают там. У них все по-другому: телевизор, душ, четырехчасовые прогулки, кофе, газеты. Наши тюрьмы жесткие и грязные, попадать туда — ломать свою жизнь. Не всякий выдержит нашу тюрьму. В Италии все иначе. Там исключительно внимательно относятся к человеку и его потребностям, никто не пытается превратить его в раба или в животное.