Мой Шелковый путь - [63]

— Не валяйте дурака, Алимжан.

— Если они будут судить честно, то мне нечего опасаться, — ответил я.

— А кто вам сказал, что они будут судить честно? — усмехнулся судья. — Они упоминают о каких-то записях ваших телефонных разговоров. Сегодня можно слепить любую запись, технические возможности высоки. Если вы попадете в Америку, вас не отпустят. Обвинения серьезные, но пока они ничем не подтверждены. У меня есть все основания выпустить вас под домашний арест на время следствия.

— Вот видите, — сказал адвокат. — Наберитесь терпения, Алимжан…

Так началась моя тюремная эпопея.

Под домашний арест меня не отпустили, и я остался в тюрьме. Позже я выяснил, что эта тюрьма (casa circondariale) была вовсе не Пьомби, о которой писал Джакомо Казанова, и знаменитый Дворец дожей с тюрьмой на чердаке находился на другом конце Венеции. Моя casa circondariale располагалась в районе Santa Croce и называлась Санта-Мария Маджоре.

Рассказывают, будто в 1400 году какой-то францисканский монах, живший в бедном рыбацком поселке на западном берегу Венеции, стал видеть Деву Марию, помогавшую рыбакам на каналах. Он отправил в Сенат прошение о строительстве церкви в честь Девы Марии. Церковь была построена в 1497 году, а потом там появилась икона Мадонны, привезенная из Греции, которую объявили чудотворной. Народ стекался туда толпами. В первое десятилетие 1500-х годов церковь разрослась, ее окружили новые постройки, мало-помалу это место превратилось в важный религиозный центр, который украшали полотна Тициана и Веронезе. Но в 1805 году по указу Наполеона церковь Санта-Мария Маджоре была закрыта, а ее сокровища вывезены. В 1917 году в церкви была устроена табачная фабрика, а в 1920 году к ней была пристроена городская тюрьма.

Так что меня окружали стены, повидавшие на своем веку немало страстей, слез и крови. Это было знаменитое место, но меня не могла радовать его история, его слава, его величие. Не успокаивало и то, что тюрьма носила имя Пресвятой Девы Марии.

Моих соседей по камере звали Флориан из Бальзамо и Луиджи. Недели через полторы Луиджи вышел на свободу, и мы остались с Бальзамо вдвоем. Он был говорливый и веселый мужик, постоянно смеялся, рассказывая какие-то истории, и мне жаль, что я не мог посмеяться вместе с ним. Но он не огорчался и смеялся сам.

Адвокат приходил ко мне ежедневно. Это был один из лучших флорентийских юристов, обслуживавший правительственных чиновников. Однако у него был большой минус — он никогда прежде не вел дела иностранцев. Он был мощный специалист, но не совсем нужного мне профиля. С русской стороны у меня был Кучерена, но итальянцы не везде подпускали его. Какие-то у них странные законы: есть адвокат, но ему не все разрешено — не всюду бывать, не со всеми общаться и т. д.

Через несколько дней меня опять вызвали на беседу. Она проходила в том же духе, но разговаривал со мной другой судья.

— Алимжан, я хочу уточнить некоторые детали. У меня в документах сказано, что вы обсуждали по телефону выступления спортсменов.

— Разве это преступление?

— Нет, конечно, не преступление. Но вы говорили, что Марина Анисина обязательно победит. И она победила. Как вы можете объяснить этот факт?

— Простите, но если она танцует лучше других, то почему я не могу верить в ее победу? Вы любите футбол?

— Да! — Судья снял очки и выжидательно посмотрел на меня. — Только при чем тут футбол?

— Во время игры вы когда-нибудь спорите с друзьями, кто победит?

— Да.

— И разве никогда вы не угадывали победителя?

— Много раз. Если команда сильнее, не так уж трудно предсказать результат.

— Так почему же вы задаете мне ваши глупые вопросы? — возмутился я.

— Я понимаю вас, — кивнул он.

— Марина Анисина на две головы была лучше всех остальных.

— Возможно… А что вы скажете по поводу давления на судей? Я имею в виду состязания, в которых победили русские спортсмены. Вы болели за них?

— Разумеется, болел. Они же мои соотечественники.

— Вы знакомы с ними лично? Могли вы оказывать давление на судей из-за личных симпатий?

— Во-первых, я не оказывал никакого давления на судей. Во-вторых, я вообще не знаком ни с Сихарулидзе, ни с Бережной. Но их пара была лучшей. Им дали золото, потом дали такую же медаль канадцам, потом опять наградили… Зачем вы валите все в одну кучу? Знаком или незнаком — это не имеет значения. Они катались лучше остальных.

— Но Сихарулидзе оступился во время выступления.

— А итальянцы упали, и канадцы упали. И все же их оценили лучше прибалтов. Почему? — Меня начал злить этот разговор. — И мне говорят, что я купил кого-то. У них там закулисные игры, а я виноват. Где я купил? В каком месте я купил? Если вы утверждаете это, то растолкуйте мне, чего ради я «помог победить» Сихарулидзе и Бережной? Какая мне выгода помогать совсем незнакомым людям? Почему именно этой паре? Если просто ради победы России, то почему не помог лыжникам, почему не помог еще кому-нибудь? Уж подкупать, так подкупать! Газеты пишут, что я давил на французскую судью, но я знать ее не знаю. Да, с президентом Национальной федерации ледовых видов спорта Дидье Гайяге я общался однажды, не отрицаю. Но это было в 1999 году! Мне были нужны документы на проживание во Франции, я хотел зарекомендовать себя с хорошей стороны, предлагал создать французскую хоккейную команду. Я же не отказываюсь от этого факта. Я говорил о создании профессиональной хоккейной команды. Вполне можно было сделать французскую команду на европейском уровне, у нас в России полно ветеранов, которые еще прекрасно катаются. Я предлагал создать французский клуб. Что в этом плохого? У меня был спонсор, который давал на это деньги. Я хотел сделать хороший бизнес — хоккейный клуб, который нанимал бы, покупал бы игроков, воспитывал бы новых… Сейчас многие посвящают себя спортивному бизнесу. Если бы я справился с такой задачей, то оказал бы Франции хорошую услугу, а это в свою очередь облегчило бы мне получение гражданства. При чем тут Олимпийские игры? Меня интересует бизнес. Дидье Гайяге отказался от моего предложения. Ну и ладно. Больше я никогда не видел и не слышал его. Позднее мы не пересекались…