Мой Шелковый путь - [6]
Только ведь я не был преступником…
Заработал мотор, мы отчалили, берег быстро удалялся. Всюду на черных волнах дробились блики фонарей, как бы символизируя зыбкость бытия, а над головой неподвижно висело усыпанное звездами темное небо — единственный свидетель, которому ведомо все про каждого.
Венеция! Сказочный город-декорация! Город старинной красоты, город ленивых туристов, город влюбленных, город гондольеров, город маскарадов, город Тинто Брасса, город Казановы. Разве можно приезжать туда в качестве арестованного?! В самом страшном сне не представишь этого…
Наш катер быстро шел вперед, высоко подскакивая на волнах. Полицейские переговаривались по рации безостановочно. Я сидел неподвижно, не в силах осмыслить случившееся.
Не знаю, как долго мы плыли, потому что я провалился в состояние отрешенности. Меня вернула к действительности чья-то рука, стукнувшая по плечу. Передо мной стоял на широко расставленных ногах автоматчик. Двигатель перестал гудеть, катер плавно приближался к причалу, увешанному автомобильными покрышками, которые, видимо, служили амортизаторами.
Передо мной возвышались стены венецианской тюрьмы. Наверное, именно об этом ужасном месте рассказывал Казанова в своих воспоминаниях: «Тюрьма эта предназначена для содержания государственных преступников и располагается прямо на чердаке Дворца дожей. Крыша дворца крыта не шифером и не кирпичом, но свинцовыми пластинами в три квадратных фута:
отсюда и пошло название тюрьмы — Пьомби, то есть Свинцовая. Войти туда можно только через дворцовые ворота, либо через здание тюрьмы, по мосту, именуемому мостом Вздохов. Подняться в Пьомбу нельзя иначе как через залу, в которой заседают государственные инквизиторы, ключ находится всегда у секретаря…
Тюремный сторож со связкой ключей в руках ожидал тут же. В сопровождении сторожа и двух стражников поднялся я по маленьким лестницам, прошел через одну галерею, потом через другую, отделенную от первой запертой дверью, потом через третью, в конце которой тоже была дверь. Сторож открыл ее массивным ключом, и я оказался на большом, грязном и отвратительном чердаке длиною шесть саженей и шириною две; через слуховое окно падал слабый свет. Я уже принял было этот чердак за свою тюрьму — но нет: надзиратель взял в руку толстый ключ, отворил толстую, обитую железом дверь высотой три с половиною фута и с круглым отверстием посередине, примерно восьми дюймов в диаметре, и велел мне входить. В ту минуту я внимательно разглядывал железное устройство в виде лошадиной подковы, прикрепленное к толстой перегородке; подкова была дюйм толщиною и с расстоянием шесть дюймов между параллельными ее концами. Пока я пытался понять, что бы это могло быть, надзиратель сказал мне с улыбкой:
— Я вижу, сударь, вы гадаете, для чего этот механизм. Могу объяснить. Когда их превосходительства велят кого-нибудь удушить, то его сажают на табурет спиной к этому ошейнику и голову располагают так, чтобы железо стискивало полшеи. Остальная часть шеи стягивается шнурком, который обоими концами пропущен в эту дыру, а там есть мельничка, к которой привязывают концы, и специальный человек крутит ее, покуда осужденный не отдаст Богу душу.
— Весьма изобретательно. Полагаю, сударь, вы и есть тот человек, которому выпадает честь крутить мельничку.
Он промолчал…»
Описание тюрьмы, оставленное Казановой, не обещало ничего хорошего.
В тюрьме опять обыскивали, опять спрашивали о чем-то, но меня охватила безучастность ко всему происходившему и к собственной судьбе. Усталость и нервное перенапряжение давали о себе знать.
После всех процедур надзиратель спросил, с кем бы я хотел быть. Не сразу я понял, о чем он говорит.
— В камере, — пояснил он.
— Соседи по камере? — догадался наконец я. — Хочу быть с русскими.
— Е difficile, — покачал он головой и начал перечислять тех, кто у них находился: итальянцы, французы, албанцы, румыны, арабы… — Это трудно. Русских нет, совсем нет.
— Вот, — невесело засмеялся я, — всюду кричите про русскую мафию, а на самом деле у вас нет ни одного русского преступника.
Он кисло улыбнулся, ничего не поняв из моих слов.
— Тогда сажайте с итальянцами, — решил я. — Это ты понимаешь? Итальяно! Может, выучу ваш язык, пока буду гостить тут.
Когда меня привели в камеру, я чувствовал себя настолько разбитым, что не нашел в себе сил познакомиться с моими сокамерниками и сразу лег спать. Проваливаясь в сон, я увидел замелькавшие, как в кино, картины моей жизни…
Глава 2
Начало пути
В беспечных радостях, в живом очарованье,
О, дни весны моей, вы скоро утекли.
Теките медленней в моем воспоминанье.
ПУШКИН
Мое детство прошло в Ташкенте. Как ни странно, память сохранила не много из тех далеких времен. А времена-то были счастливые, солнечные!
Я почти не помню мой первый дом — традиционный узбекский дом. Мы съехали оттуда после смерти отца. Каким-то образом моя мама сумела скрыть от меня и моего братишки, что отец умер. Мы с братом, совсем еще крохотные, считали, что он уехал… или что-то еще. Словом, вопросов у нас не возникало. А переезд в новый, большой, красивый городской дом окончательно завладел нашим вниманием.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Перед Вами история жизни первого добровольца Русского Флота. Конон Никитич Зотов по призыву Петра Великого, с первыми недорослями из России, был отправлен за границу, для изучения иностранных языков и первый, кто просил Петра практиковаться в голландском и английском флоте. Один из разработчиков Военно-Морского законодательства России, талантливый судоводитель и стратег. Вся жизнь на благо России. Нам есть кем гордиться! Нам есть с кого брать пример! У Вас будет уникальная возможность ознакомиться в приложении с репринтом оригинального издания «Жизнеописания первых российских адмиралов» 1831 года Морской типографии Санкт Петербурга, созданый на основе электронной копии высокого разрешения, которую очистили и обработали вручную, сохранив структуру и орфографию оригинального издания.
Татьяна Александровна Богданович (1872–1942), рано лишившись матери, выросла в семье Анненских, под опекой беззаветно любящей тети — Александры Никитичны, детской писательницы, переводчицы, и дяди — Николая Федоровича, крупнейшего статистика, публициста и выдающегося общественного деятеля. Вторым ее дядей был Иннокентий Федорович Анненский, один из самых замечательных поэтов «Серебряного века». Еще был «содядюшка» — так называл себя Владимир Галактионович Короленко, близкий друг семьи. Татьяна Александровна училась на историческом отделении Высших женских Бестужевских курсов в Петербурге.
Михаил Евграфович Салтыков (Н. Щедрин) известен сегодняшним читателям главным образом как автор нескольких хрестоматийных сказок, но это далеко не лучшее из того, что он написал. Писатель колоссального масштаба, наделенный «сумасшедше-юмористической фантазией», Салтыков обнажал суть явлений и показывал жизнь с неожиданной стороны. Не случайно для своих современников он стал «властителем дум», одним из тех, кому верили, чье слово будоражило умы, чей горький смех вызывал отклик и сочувствие. Опубликованные в этой книге тексты – эпистолярные фрагменты из «мушкетерских» посланий самого писателя, малоизвестные воспоминания современников о нем, прозаические и стихотворные отклики на его смерть – дают представление о Салтыкове не только как о гениальном художнике, общественно значимой личности, но и как о частном человеке.
В книге автор рассказывает о непростой службе на судах Морского космического флота, океанских походах, о встречах с интересными людьми. Большой любовью рассказывает о своих родителях-тружениках села – честных и трудолюбивых людях; с грустью вспоминает о своём полуголодном военном детстве; о годах учёбы в военном училище, о начале самостоятельной жизни – службе на судах МКФ, с гордостью пронесших флаг нашей страны через моря и океаны. Автор размышляет о судьбе товарищей-сослуживцев и судьбе нашей Родины.
Книга известного литературоведа, доктора филологических наук Бориса Соколова раскрывает тайны четырех самых великих романов Федора Достоевского – «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы» и «Братья Карамазовы». По всем этим книгам не раз снимались художественные фильмы и сериалы, многие из которых вошли в сокровищницу мирового киноискусства, они с успехом инсценировались во многих театрах мира. Каково было истинное происхождение рода Достоевских? Каким был путь Достоевского к Богу и как это отразилось в его романах? Как личные душевные переживания писателя отразились в его произведениях? Кто был прототипами революционных «бесов»? Что роднит Николая Ставрогина с былинным богатырем? Каким образом повлиял на Достоевского скандально известный маркиз де Сад? Какая поэма послужила источником знаменитой легенды о «Великом инквизиторе»? Какой должна была быть судьба героев «Братьев Карамазовых» в так и ненаписанном Федором Михайловичем втором томе романа? На эти и другие вопросы о жизни и творчестве Достоевского читатель найдет ответы в этой книге.