Мой рыжий дрозд - [2]

Утнапишти вещает Гильгамешу:

— Почему твои щеки впали, голова поникла, печально сердце, лицо увяло, тоска в утробе твоей обитает, идущему дальним путем ты лицом подобен, жара и стужа чело опалили, и ветра ты ищешь, бежишь по пустыне?

Гильгамеш ему вещает, Дальнему Утнапишти:

— Как не быть впалыми моим щекам, голове не поникнуть, не быть сердцу печальным, лицу не увянуть, тоске в утробу мою не проникнуть, идущему дальним путем мне не быть подобным, жаре и стуже не опалить чело мое, не искать мне ветра, не бежать по пустыне? Младший мой брат, гонитель онагров горных, с кем мы всех побеждали, поднявшись в горы, и быка убили, схватившись вместе, погубили Хумбабу, жившего в лесу кедровом, друг мой, которого так любил я, с которым мы все труды делили, Энкиду, друг мой, которого так любил я, его постигла судьба человека! Дни и ночи над ним я плакал, не предавая его могиле — не встанет ли друг мой в ответ на мой голос? Шесть дней миновало, семь ночей миновало, пока в его нос не проникли черви. Устрашился я смерти, не найти мне жизни, словно разбойник, брожу по пустыне: как же смолчу я, как успокоюсь, друг мой любимый стал землею, Энкиду, друг мой стал землею, так же, как он, и я не лягу ль, чтобы не встать во веки веков?

Утнапишти вещает:

— Ты, Гильгамеш, исполнен тоскою, плоть богов и людей в твоем теле таится: как отец и мать тебя создали, такова твоя доля.

Гильгамеш ему возвещает:

— Чтобы дойти до Дальнего Утнапишти, чтобы увидеть того, о ком ходит преданье, я скитался долго, обошел все страны, сладким сном не утолял свои очи, плоть свою я наполнил тоскою, не дойдя до хозяйки богов, сносил я одежду, убивал я медведей, гиен, львов, барсов и тигров, оленей и серн, скот и зверье степное, ел их мясо, их шкурой ублажал свое тело. Что же делать, Утнапишти, куда пойду я? Плотью моей овладел похититель, в моих покоях смерть обитает, и, куда я взор ни брошу, — смерть повсюду.

Утнапишти ответствует Гильгамешу:

— Разве навеки мы строим домы? Разве навеки мы ставим печати? Разве навеки ненависть в людях? Спящий и мертвый схожи друг с другом, не смерти ли образ они являют? Человек ли владыка? Когда близок он к смерти, Ануннаки собираются, великие боги, Мамет, создавшая судьбы, с ними купно судит, они определяют смерть и жизнь, смерти дня они ведать не дали.

Гильгамеш вещает:

— Гляжу на тебя я, Утнапишти, не чуден ты ростом — таков, как и я, ты. И сам ты не чуден — таков, как и я, ты. Отдыхая, и ты на спину ложишься. Скажи, как ты, выжив, был принят в собранье богов и жизнь обрел в нем?

Утнапишти ответствует:

— Я открою, Гильгамеш, сокровенное слово и тайну богов тебе расскажу я.

Наплевать на все. Глаза мои видят.

Шамаш.

В этом имени звучало солнце, и поэтому он решил перевести его на ирландский. Узнав, что в одной из больниц Дублина появилась вакансия нейрохирурга, он нашел в Филадельфии Гэльский центр и попросил сделать там перевод. Он твердо решил поехать и был уверен, что это место получит именно он. А эти ирландские костоправы — пусть еще пососут лапу. Так и вышло.

Через две недели доктор Шамаш Макгрене, Сын Солнца, спускался по трапу в дублинском аэропорту. Такси уже ждало его. Невысокий брюнет средних лет, он мало выделялся в толпе. Ступив на землю знаменитого «зеленого острова», он вдруг понял, что настал конец странствиям, скитаниям в поисках ветра. Годами переезжал он из города в город, из страны в страну, ничему и никому не подчиняясь, ничему не веря и надеясь только на себя самого. Он искал какую-то высшую истину, имени которой он, наверное, и сам не знал, но твердо верил, что она там, где жива еще древняя культура, где сохранилась память о старинных образах. Ирландия. Он много слышал о ней. Это было именно то место, которое он пытался найти, страна, в которой пыль времен еще проглядывала сквозь глянец цивилизации.

Шел дождь, но доктора это мало волновало: городские достопримечательности он осматривать не собирался. После долгого перелета до сих пор было как-то не по себе. В самолете его здорово мутило, и теперь даже мысль о еде была неприятна. А так, судя по всему, прокормить себя этот человек мог с легкостью, да, наверное, и не только себя одного. Следом за ним носильщики везли целую гору чемоданов, сам же он нес только один старый портфель, потертую ручку которого не выпускал с тех пор, как сел в самолет в Филадельфии. Его пальто было тяжелым и длинным, видно, в свое время, в Александрии, где он купил его, оно стоило немало. Шляпу он не носил принципиально. Он объехал весь мир, прошел из конца в конец сухую пустыню, лицо увяло, сердце стало печально. Что вынес он оттуда, что нажил? Все это нес он сейчас в своем старом портфеле: бумаги, ценные бумаги. Одни из них были ценными в общепринятом смысле этого слова, другие — ценными, или даже — бесценными лишь для него самого: его записки, его мысли, результат многолетнего труда.

Жена его умерла. Заражение крови. Тогда он сделал все, что мог и как врач, и как муж, но спасти ее не удалось. Детей у них не было. Он остался совсем один, без родных, без друзей и даже — без родины. Своей рукой он бросил горсть песка на могилу жены и отправился в путь. Всегда один. Северная Африка, именно ей суждено было стать его второй родиной. Он переезжал из деревни в деревню и лечил людей, а вернее — сам учился там этому, ибо разве мог он научить чему-то народ, веками передававший из поколения в поколение тайны врачевания? Он встречался с местными колдунами и знахарями, и постепенно бумаг в его портфеле становилось все больше, а мысли — все смелее. Как сохранить, сберечь это неуловимое дыхание человеческой жизни? Ответ на этот вопрос он искал в Мекке и в Британском музее, в Каире и в Куме, а потом уже сам, на своем собственном опыте, обобщая результаты сотен сделанных им операций. В последние годы, когда он работал в клинике в Филадельфии, он специализировался исключительно в области нейрохирургии, видя именно в ней лучшее поле для своих смелых опытов.