Мой русский любовник - [7]

Книги лежали также на обеих кроватях, стоявших вдоль противоположных стен. В номере, однако, не было ни Саши, ни признаков накрытого ужина. Правда, посередине был установлен стол, но на нем только белела одинокая скатерть.

— Вашему мужу не мешает шум за окном?

— Страшно мешает. Мы хотели переехать из этого номера, но в других комнаты намного меньше, чем наша… Он придет с минуты на минуту… пошел купить кое-что из напитков. Вы извините, я быстренько выну из чудо-печки курочку. Сама тут колдую-готовлю, потому что Саша не любит есть в городе… Да и дорого к тому же…

Я подняла одну из валявшихся книг. «Династия Романовых», сборник работ под общей редакцией Искандерова. Скользнула взглядом по первым строчкам предисловия. «История династии Романовых в последние десятилетия была темой, почти закрытой для официальной науки…» Ага, теперь наверстывают упущенное, подумала я, откладывая книжку.

Мое терпение было на исходе.

— Надя, может, я попозже зайду, когда ситуация прояснится?

— Уже прояснилась! — услышала я мужской голос.

Я обернулась и увидела в дверях высокого мужчину, нагруженного пластиковыми пакетами, в которых позвякивали бутылки. У него были светлые волосы, падавшие на плечи, и довольно привлекательное лицо. Трудно было назвать его красивым. Разве назовешь красивым Маяковского? Скорее нет, чем да, но у поэта были четкие, мужественные черты лица. А Саша как будто представлял собой иную версию индейца, нежели мой зять, который передвигался неслышными шагами и возникал обычно в самый неожиданный момент. К примеру, в то мгновение, когда я спрашивала свою дочь, зачем ей столько детей или как она может жить под одной крышей с человеком, который увлекается преимущественно книгами из области парапсихологии. Только у этого индейца лицо было открытым, горделивым, в нем читалось мужское высокомерие, которое было мне особенно чуждо. Мне не хотелось ничего знать о владельце такого лица, не хотелось углубляться в скрытую за его выражением тайну, ибо это грозило вступлением на неизведанную, топкую территорию.

— Вы и есть наша соседка сбоку? — заговорил он, отдавая Наде пакеты.

— Юлия Грудзинская, — представилась я.

— Полька?

— Да, из Польши.

— Преподаватель, профессор. Приехали вести занятия со студентами в Сорбонне.

— Вы хорошо обо мне осведомлены, — усмехнулась я.

Он подошел ко мне. Я протянула руку, ощутив крепкое пожатие его ладони.

— Александр Разумовский.

— Историк.

— Точно.

Теперь они вдвоем с Надей суетились, кружа на пятачке небольшого пространства комнаты. Вскоре мы уже сидели за столом, запеченная с неизвестными мне приправами курица была восхитительной. К ней подали салат и вино. Я опасалась, что на стол поставят и кока-колу — несколько бутылок с этим напитком Александр принес и спрятал в холодильник.

— А что вы преподаете? — спросил он с набитым ртом. Вел он себя, мягко скажем, непринужденно: со смаком вгрызался в куриное бедрышко, которое держал всей пятерней, — жир стекал у него по подбородку и пальцам.

— Польскую литературу.

Он слегка скривился:

— Литература существует для того, чтобы одурачивать людей.

— А я думала, что как раз наоборот, — возразила я, несколько смущенная таким высказыванием. Теперь стало ясно, откуда взялось Надино презрительное отношение к писателям — Надя была его эхом.

— И так в мире чересчур много вымысла, зачем его приумножать?

— Литературный вымысел, по сути, правда. В великой литературе всегда заложена великая правда.

— Слишком высокопарно для меня.

— Меня удивляет, что это говорит человек, приехавший с родины Тургенева, Гоголя, Достоевского…

— Вот они-то и сгубили эту страну! — взорвался Саша. — И облегчили задачу Сталину.

Я внимательно взглянула на мужчину. Мне хотелось удостовериться, что в его словах нет издевки.

— Говорю совершенно серьезно, я посвятил этой теме много времени. Все эти глупцы привели к тому, что российская интеллигенция впала в бессилие, они связали ее по рукам и ногам. А вождь путем селекции создал новый тип общества — сборище неандертальцев.

— Что ты несешь, Саша, — вмешалась Надя. — Ты, наверное, слегка перебрал.

Он смерил ее рассерженно-презрительным взглядом:

— Кто тебе позволил встревать в разговор? Держи рот на замке — или вылетишь в коридор.

Огромные Надины глаза наполнились слезами.

Я хотела запротестовать, но он добавил уже спокойным тоном:

— Среди поляков мое восхищение вызывает только один человек.

«Только бы не Дзержинский», — подумала я.

— Роман Дмовский[4]! Единственный стоящий государственный деятель в вашей стране. Прозорливый, мудрый политик. Если бы вы его слушали, возможно, сегодня карта Европы выглядела бы иначе.

— Сдается мне, что вы его переоцениваете.

— Нисколько.

А я подумала, что маловато знаю о Дмовском. Так же, как и о сидящем напротив меня человеке. Удивительное сочетание хамской грубости и необыкновенного обаяния не позволяло судить о нем однозначно.

Он и Надя казались самой неподходящей друг другу парой людей, какую мне доводилось встречать в жизни, и в то же время то, что эти двое — вместе, не вызывало удивления.

— Тебе не кажется, Надя, что у пани Юлии ужасная прическа? — вдруг услышала я — и вся похолодела внутри.