Мой принц - [5]
— Ольга! Родная моя! Ты ли это?
— Лида Воронская! Милый Вороненочек!
Мы стоим друг перед другом, держимся за руки и смеемся.
— Какими судьбами, Оля?
— Лидуша, и ты? Экзаменуешься?
Это Ольга Елецкая, моя институтская подруга. Два года со дня выпуска мы не виделись с «Белым Лотосом», — как называли Олю в институте. Я успела за это время выйти замуж и получить от Бога мое ненаглядное сокровище — маленького принца. У Ольги, я слышала, умерла мать.
Мы видим в чертах друг друга уже отошедшие беззаботные отрочество и юность.
— Что твой отец? Мачеха? Что Большой Джон, о котором ты нам любила рассказывать? Братья? — роняет своим грудным голосом Ольга.
— Они все здоровы, — говорю я, — все живы и здоровы… кроме Большого Джона. Большой Джон утонул в Неве.
Ольга молчит подавленно. Она знала милого юношу, друга моей юности. Она видела его в институте, где он посещал меня и где перезнакомился со всеми моими товарками по классу.
— А у меня есть теперь маленький принц и еще рыцарь Трумвиль в далекой Сибири, — прибавляю я.
— Ты все та же неисправимая мечтательница и шалунья, какою была в институте, — говорит она с милой и грустной улыбкой. — Все у тебя принцы да рыцари… Догадываюсь: рыцарь — твой муж, а принц — ребенок. Ведь верно?.. А вот я со дня смерти мамы так несчастна, милая Лида! Одно только искусство меня может воскресить.
Нас толкают немилосердно. Классная дама кричит:
— Mesdames, вы поговорите после. Будьте добры сойти вниз…
— Совсем как в институте, — шепчу я, пропуская Ольгу вперед.
— Заметь, и форма та же, что у наших классных дам.
Наш разговор прерывается громким приказом.
— Господа! На сцену!
Я спускаюсь об руку с Ольгой по лестнице и попадаю в какой-то коридор, снова поднимаюсь на четыре ступеньки и сразу оказываюсь на подмостках большой, совершенно пустой сцены, оцепленной двумя рядами стульев. Когда мы появляемся с Ольгой, большая часть стульев уже занята. Полненькая классная дама неутомимо хлопочет.
— Садитесь, господа. Занимайте места. Не задерживайте начальство.
Тут только я вспоминаю, что помимо сцены существует зрительный зал по ту сторону рампы. Поворачиваю туда голову и замираю. Десятки биноклей направлены на сцену. Оживленный говор, пестрота, нарядов сногсшибательные шляпы с колышущимися на них перьями, подвижные бритые лица актеров и, наконец, первый ряд, занятый администрацией и «светилами» нашей образцовой сцены, — все это смешалось в моих глазах.
У меня закружилась голова и подкосились ноги.
Ольга подхватила меня за талию и усадила на стул.
— Можно ли волноваться таким образом! Ведь головы не снимут! — увещевает она меня.
— Лотос, — шепчу я ей на ухо по старой институтской привычке, — да ведь нам с тобой срезаться нельзя…
— Понятно!
— Значит, надо выдержать обязательно, — говорю я так громко, что соседка слева, оказавшаяся красавицей-блондинкой, развязно болтавшей наверху в коридоре, презрительно щурится на меня сквозь лорнет.
Звонок колокольчика дает новое направление моим мыслям.
Там, в зрительном зале, с одного из кресел поднимается знакомая уже мне фигура в синем вицмундире. Это инспектор драматических курсов Виталий Прокофьевич Пятницкий. В его руках большой листок — в нем помечены фамилии экзаменующихся.
— Господа! Милостивые государыни и милостивые государи! — говорит он твердым, точно чеканящим голосом. — Из ста желающих попасть в число учениц и учеников драматических курсов в этом году могут быть приняты не более одиннадцати человек, ибо имеется всего пять мужских и шесть женских вакансий. Сейчас начнется экзамен. Так как на курсы принимаются исключительно лица, получившие среднее образование, то экзамен будет состоять, главным образом, в определении, есть ли у вас способности к сцене, к драматическому искусству. Но прошу помнить, что, помимо выразительности декламации и отчетливости, от вас требуется еще и громкий голос. И поэтому просим вас читать насколько возможно громко и четко. Говорящих слабым, тихим голосом заранее предупреждаю, мы не дослушаем до конца… А теперь, милостивые государыни и милостивые государи, мы приступим.
— Господи, как страшно! — прозвучал чей-то жалобный голосок позади меня.
Я живо оглянулась. Полненькая, румяная, с толстой русой косой и большими выпуклыми глазами, симпатичная девушка перекрестилась.
— Вы боитесь? — участливо спросила ее Ольга.
— Ужасно! — откровенно созналась она и широко, по-детски улыбнулась, обнаруживая ямочки на полных румяных щеках.
— Позвольте представиться — Маруся Алсуфьева, — с тою же милой улыбкой протянула она руку сначала Ольге, потом мне.
Опять звон колокольчика, переворачивающий «все нутро», как у нас говорилось в институте, и полная тишина воцарилась в маленьком школьном театре.
Экзамен начался.
ГЛАВА 2
Нас вызывают по алфавиту. Голос невидимого человека, должно быть, помощника инспектора, первой называет Амаданову.
Я бросаю взгляд за рампу. Сколько людей собралось в маленькой зале! Сколько биноклей направлено на высокую, худенькую гимназистку (разумеется, уже окончившую гимназию, так как на курсы принимают только по окончании среднего учебного заведения). Девушка с двумя по-детски спутанными косичками, с помертвевшим от страха лицом, выходит на край сцены, приседает, точно окунается куда-то, и дрожащим неприятно-визгливым голосом начинает выкрикивать монолог Марии из пушкинской «Полтавы», дико вращая глазами и делая отчаянные жесты.
