— Хор-роши пор-рядки!
Онемев от страха, пингвины искоса поглядывали на это чудовище, рычащее на дона Педро.
— Как тут обр-ращаются с гостями?! Не отвечают на пр-риветствия! А еще во фр-раках!
У пингвинов в зобу дыхание сперло.
Только один дон Педро сохранял присутствие духа.
— Лично я не имел чести быть удостоенным вашего приветствия, — вежливо ответил он. — Но готов поздороваться с вами первым. Добрый вечер!
Опешивший медведь растерянно буркнул «Добрый вечер!», а дон Педро, учтиво поклонившись, примкнул к небольшому кружку пингвинов и зашептал:
— Продолжайте! Продолжайте!
И тут вдруг пингвины, ободренные твердостью дона Педро, почувствовали себя хозяевами льдины. Заметив, что медведь растерялся, они тараторили вовсю, не закрывая клювов, то и дело покатываясь со смеху, и даже не удивились, когда увидели, что Балдун, озверев, подошел к краю льдины и бухнулся в воду.
— О, дон Педро был на высоте! — восклицали восхищённые пингвинихи.
А пингвины с этого дня стали величать дона Педро «кабальеро», что в пингвиньих кругах считается особо почетным званием.
Но прославленный пингвин небрежным взмахом крыла отклонял все почести.
— С такими типами надо уметь обращаться, — замечал он с тонкой усмешкой. — В трудном положении главное — не растеряться!
Прадедушкина трубка еще дымилась, когда он закончил свой рассказ.
— Ну, теперь понятно, кто был героем на пингвиньем пиру? — спросил он.
— Да уж, конечно, дон Педро, прадедушка. Как станешь на точку зрения пингвинов, это ясно как день. Только мне почему-то не особенно нравится такое геройство.
— А ты представь себе на минутку маленького дона Педро рядом с огромным медведем! И все-таки, Малый, мне тоже не так уж нравится его героизм. Потому что дон Педро — это герой своей льдины! Он делит весь мир на тех, кто во фраках, и на прочих. А потом ошарашивает этих прочих своим культурным обхождением. И те, кто во фраках, провозглашают его героем. Не слишком ли много высокомерия и предрассудков в таком героизме? Чтобы воспротивиться предрассудкам, по-моему, требуется еще больше мужества. А ну-ка подбрось угля в печку, Малый!
Я соскользнул с оттоманки на пол, прохромал к печке и стал насыпать в нее уголь. И всё не переставал удивляться, как это Старому удалось рассказать дважды одну и ту же историю так весело и забавно. Прямо фокус какой-то! Мне захотелось тоже чем-нибудь его удивить. Поэтому я как можно дольше возился с печкой, а сам тем временем все придумывал одно стихотворение, подходящее к случаю. А потом прочёл его прадедушке:
Тот, кто себя и всех своих
Считает лучше всех других,
А всех других и все другое
Вообще считает за дурное,
Находит скучным и безвкусным,
Нелепым, глупым, мелким, гнусным,
Пусть сам избавится от шор
И свой расширит кругозор!
— Браво, Малый, — рассмеялся прадедушка, — ты чем старше становишься, тем умнее! Случай редкий, но отрадный.
— Спасибо за венок! — ответил я. — А теперь ты прочтёшь мне свою балладу, прадедушка?
— Баллада — это, пожалуй, преувеличение, — с некоторым сомнением заметил Старый. — Назовем-ка ее лучше балладкой.
Он вынул из заднего кармана пустой бумажный кулек, исписанный с двух сторон, и, когда я снова улегся на оттоманку, начал читать:
Балладка о мышах
«Мышки, мышки, мышки, мышки, —
Так стучат часы в углу, —
Муррдибурр-котище рыщет
Перед норкой на полу!»
Из-за черствой черной корки
Тут мышонок Удалец
Носик высунул из норки.
Все! Теперь ему конец.
Кошке, кошке, кошке
Попадаться на обед
Из-за черствой черной крошки,
Нет, геройства в этом нет!
Прадедушка спрятал в карман исписанный кулек, а я сказал:
— Славная балладка, прадедушка! Только ведь в ней говорится о том, в чем нет геройства.
— Потому-то, Малый, из нее и становится ясным, в чем геройство. Герой, например, должен уметь взвесить опасность, которой он себя подвергает. Слепо бросаться в опасность, как этот мышонок Удалец, — еще не геройство. Вот мне как раз вспомнилась одна история — про короля и блоху. Я хотел бы ее…
Но тут его перебила Верховная бабушка, крикнувшая нам с первого этажа:
— К вам гости! А через полчаса — обед!
— Ну, значит, я расскажу тебе эту историю после обеда, — вздохнул прадедушка. — Интересно, кто же это к нам пришел?
В дверь уже стучали, и вошла, запыхавшись от крутой лестницы, Низинная бабушка — в меховой шапке, с меховой муфтой, в ботинках, отороченных мехом.
— Привет, Малыши! Ну и жара тут у вас! — воскликнула она, еле переводя дыхание. Потом положила все свои меха на комод (конечно, кроме ботинок) и, опустившись в кресло, сказала: — Я как раз была тут неподалеку, у вас на горе! Пой Пфлауме продает по дешевке шерстяные носки. Вот и думаю, дай-ка загляну к хромым поэтам!
— Мы очень польщены оказанной нам честью, Анна! — с легким поклоном заявил прадедушка.
— Мы приветствуем нашу старую Музу! — добавил я.
— Я вижу, вы надо мной потешаетесь! — Низинная бабушка смешно надула губы и стала опять такой, какой мы с прадедушкой больше всего ее любим. — Со мной вы всегда только шутки шутите, а вот Верховной бабушке вы читаете стихи!
— Заблуждаешься, Анна! Мы не читали ей стихотворения про Генри и его двадцать теток! Она подслушивала под дверью.
