Мой отец Соломон Михоэлс. Воспоминания о жизни и гибели - [18]

— Здравствуйте, Александр Яковлевич! Это я, Михоэлс. Вот почитал газетку и решил позвонить. Завтра на обсуждении увидимся. Привет Алисе Георгиевне.

Назавтра на заседании художественного совета присутствующие наперебой осуждали, клеймили, хаяли Таирова, его спектакль в целом и автора пьесы Демьяна Бедного. В разгар обсуждения слово взял Михоэлс.

— Если это так плохо, как все признают, значит, произошла ошибка. Но кто ошибся, неужели один Александр Яковлевич? Нет. Значит, и я проглядел ошибку. Я, который работает рядом с ним, живет рядом с ним, я, который вовремя не увидел, не тронул за руку, не обратил внимания на неудачи в работе. Значит, ошибка не только его, но и моя.

Привести полностью выступление я, к сожалению, не могу, ибо у папы, как я уже говорила, не было обыкновения записывать свои речи, но каким-то чудом у меня сохранились отдельные наброски.

Попытка Михоэлса отвлечь на себя внимание увлекшихся обличениями творческих работников, видимо, неожиданно отрезвила их. Заседание само собой быстро закончилось, и присутствующие разбежались кто куда. Папа же, который вечно спешил и вообще не терпел «прогулок», предложил Таирову пройтись пешочком, чтобы «помочь ему очухаться», и они еще долго бродили по улицам Москвы.

Вечером Таиров позвонил: «Позови папу, я хочу пожать его благородную руку».

Недавно я рассказала друзьям о дружбе Михоэлса и Таирова, о том, что каждый из них считал другого «своей совестью», что их часто можно было встретить поздней ночью на темных аллеях Тверского бульвара, в частности, об этом эпизоде с «Богатырями». И вот тут один из знакомых, слушающий мой рассказ, сказал, что буквально на днях случайно наткнулся на заметку в «Правде» именно по поводу этого выступления Михоэлса.

И вскоре он прислал мне вырезку из газеты. Я привожу ее полностью.

23 ноября 1936 года состоялось совещание театральных деятелей и актеров по вопросу пьесы «Богатыри», поставленной в Камерном театре — художественный руководитель Таиров.

Народный артист Михоэлс задал вопрос: почему театр докатился до такого позорного провала? Товарищ Михоэлс ответил на это так — нет настоящей, бдительной, умной критики, а между актерами нет творческой спайки.

Если прибавить к этому интеллигентские шатания и расхлябанность, свойственные Таирову, безобразные отношения между актерами и режиссером, отсутствие какой бы то ни было самокритики, и все это в соединении с самолюбованием и дешевой саморекламой, то причины падения Таирова и Камерного театра станут ясны.

С «покаянной» речью выступил Таиров.

«Правда»,

24 ноября 1936 года, № 323

Не станем обращать внимания на «бегемотский» язык, на котором изъясняется в «Правде» Михоэлс, но заметим, что никого из нас не удивило несоответствие между моим рассказом и редакционным опусом. Дезинформация — основа советской печати. «Настоящее теряет значение, если факты поддаются обработке и могут быть поднесены себе и другим людям в любом виде», — писала Надежда Мандельштам.

В 1929 году редакция, не будучи согласна с Михоэлсом, тем не менее еще сочла возможным напечатать его слова по поводу Грановского. В тридцать шестом году работа по искоренению личного мнения была закончена, и если таковое все-таки существовало, оно не освещалось в печати.

Вполне вероятно, что отец или сам Таиров тут же обратились в «Правду» с опровержением, уверенные, впрочем, что оно не увидит света, а может быть, пожав плечами, скомкали газетный лист, как папа неоднократно это проделывал.

Через двадцать с лишним лет ГОСЕТ и Камерный театр были ликвидированы почти одновременно, а Михоэлс и Таиров погибли насильственной смертью, хотя Таиров, в отличие от Михоэлса, и умер в своей постели.

Слух о предстоящем закрытии Камерного театра разнесся мгновенно.

Театральная Москва, остатки московской интеллигенции пришли 30 мая 1949 года попрощаться с Камерным театром. Блестящий жизненный путь театр завершил спектаклем «Адриенна Лекуврер» — одной из самых ярких и талантливых своих постановок. Зрители, многие из которых присутствовали на премьере «Андриенны Лекуврер», торжественно приветствовали появление Алисы Коонен — жены Таирова, прекрасной трагической актрисы русского театра.

После окончания спектакля зрительный зал минут пятнадцать, стоя, аплодировал актерам. Это была, наверное, единственная возможная форма демонстрации протеста против варварского решения закрыть театр.

В тот вечер Таиров безвыходно сидел в своем кабинете. Он не вышел на сцену, несмотря на длительные и мощные аплодисменты. Он появился лишь после того, как сдвинулись тяжелые края занавеса и безмолвные потоки зрителей хлынули к кулисам, чтобы на прощание пожать Таирову руку. Все это скорее походило на похороны, чем на закрытие театра. Последний день Камерного стал черным днем для всей российской культуры.

После закрытия театра Таирова часто можно было встретить на Тверском бульваре. Он прогуливался вдоль здания своего бывшего театра, которое ремонтировалось в соответствии со вкусами будущего руководителя. В помещении Камерного намечалось открытие нового Пушкинского театра. В один из дней его видели стоящим напротив здания. Не отрывая глаз, Таиров смотрел, как рабочие стаскивали вывеску Камерного театра. По лицу его катились слезы.