Мой отец генерал - [22]

Личный состав – летчики, штурманы, стрелки-радисты, авиатехники – жил в общежитиях, в трех километрах от аэродрома. Распорядок дня оставался неизменным. Мы всегда находились рядом с самолетами на случай внезапного налета японцев. Независимо от погоды за час до рассвета летчики выезжали на аэродром, техники приезжали еще раньше – часа за два.

Не знаю почему, техники все были с Украины.

Из воспоминаний доктора Белолипецкого: «Виткиля вы сюды припхалыся? – спрашивал авиатехник Серготюк. И сам себе отвечал: – Припхалыся мы с далэкой Украины, щоб добыть китайскому народу щастлывой доли!»

У того же Белолипецкого есть описание отца: «Боевые действия группы наших бомбардировщиков возглавлял Сидор Васильевич Слюсарев – сухощавый, высокого роста, отличной физкультурной выправки, блондин». (Ну уж, только не блондин! Отец был темно-русый. Может, выгорел, открывая колпак над пустыней Гоби?)

Томительно ожидать воздушной тревоги. Летчики лежат кто под крылом своего истребителя, кто под навесом из бамбука. Где-то тихо напевают задушевную украинскую песню. Кто-то пытается вздремнуть, но заснуть не может, то и дело поглядывая на сигнальную вышку. Наконец долгожданная тревога. По сигналу ракеты с командного пункта мы взлетаем и уходим из-под удара в зону ожидания, в 50 км от аэродрома. Примерно через полчаса ведущий эскадрильи на бреющем полете возвращается провести разведку: цел ли аэродром и нет ли поблизости противника? В случае если на посадочной площадке – полотнище в виде буквы «Т», что значит – все в порядке, он идет за остальной группой и приводит ее домой. Если же лежит «крест», то, в зависимости от наличия горючего, мы либо «барражируем» в зоне, либо уходим на запасной аэродром.

Обедали тут же, на аэродроме. Кухня была как европейская, так и русская. Обед китайских летчиков насчитывал десять – двенадцать блюд. Есть с помощью «куйадзами» (палочки) не так просто. С первых попыток наши летчики протыкали ими местные пельмени насквозь. Напротив, улыбающиеся китайцы, зажав куриное яйцо палочками, крутили его, как игрушку. Я, к слову сказать, довольно быстро обучился, даже ел таким образом суп. Частенько обедал в компании китайских летчиков, что сильно им импонировало.

После сигнала «отбой» надо зачехлить материальную часть, выставить караул и сторожевые посты. Возвращались на отдых в «литише» поздно, переодевались, принимали душ и шли ужинать. После ужина часто заводили патефон. У нас был широкий выбор пластинок из репертуара Петра Лещенко и Александра Вертинского.

В Хэньяне в нашем общежитии все время крутился один китаец по имени Саке. Почему я запомнил это имя? Потому что от него всегда исходил запах рисовой водки – саке. Он был маленького роста, сгорбленный, чрезвычайно неприглядной наружности: углы рта всегда опущены вниз, глаза как у хорька – маленькие черные точки, непрерывно бегающие с места на место. Китайцы относились к нему с удивительной холодностью. Он чувствовал неприязнь к себе и никогда не сердился. Саке был настолько лишен самолюбия и так робок, что, что бы ему ни говорили, как бы его ни разыгрывали, у него даже не менялось выражение лица.

С рассвета до темноты он возился по хозяйству: мыл посуду, рубил дрова, с особым рвением чистил уборные. Работал чернорабочим на кухне, надраивая до солнечного блеска кухонную посуду, рубил дрова для плиты, зимой и ранней весной разносил в комнаты нашего общежития жаровни с раскаленными углями. В его обязанности входило также смотреть за зверинцем, где в клетках содержались обезьяны, которых один он, казалось, искренне любил. Часто, стоя возле них, он что-то бормотал себе под нос. В эти минуты обезьяны переставали бегать по клеткам и внимательно его слушали.

Все советские летчики были снисходительны к нему. Жалея Саке, отдавали ему еду, поношенную одежду, при встрече всегда угощали папиросами. Брал он их с особым почтением, но никогда не закуривал, а прятал за пазуху. Никто не интересовался: откуда он? кто определил его на работу? Словом, он был вне поля зрения нашего и китайского командования.

Во время ночных налетов наш летно-технический состав вместе с обслуживающим персоналом выезжал за город километров за пятнадцать. Как правило, один истребитель всегда патрулировал в воздухе с целью провести разведку – не подсвечивается ли наш аэродром? Существовала договоренность, что самолет должен обстрелять то место, откуда идет подсветка, а мы по светящимся росчеркам трассирующих пуль должны тотчас выслать группу вооруженных солдат. В одну такую летнюю ночь среди задержанных на окраине аэродрома был взят с поличным и наш Саке. При нем нашли карманный фонарь для подсветки. Он оказался крупным японским шпионом, и его казнили на другой день после задержания.

Алексею Благовещенскому, который возвращался на Родину на подбитом им японском истребителе, подсыпали в бензобак сахар. Его самолет потерпел аварию в горах, сам он чудом остался жив.

К нашей группе был приставлен переводчик, по имени Ван Мо. В детстве он жил в Харбине, учился в русской школе. Впоследствии, по его словам, бежал из Маньчжурии от преследований японцев. Он довольно хорошо владел русским языком, сносно разбирался в авиационной терминологии. Старался войти к нам в доверие, но мы, особенно после случая с Саке, не очень ему доверяли. Переводчик Ван был многоречив. Как-то, отозвав меня в сторону, объявил, что он собирается жениться, и пригласил меня и моего штурмана Виктора Терлецкого выступить свидетелями со стороны жениха. Через неделю сыграли свадьбу. Угощение насчитывало около полусотни блюд. Водка подавалась в чайниках, подогретой до восьмидесяти градусов, при этом молодоженам полагалось сказать что-либо пикантное. Невеста все время сидела молча, потупив глаза и опустив голову. Иногда она приподнималась и кивком благодарила за добрые пожелания, сигналом к чему служил толчок жениха, который в определенное время наступал ей на ногу.