Мой отчим - советский пенсионер - [19]

— Точно, Зой, и врач мне о глазах и про кожу то же самое сказал… Умная ты, гляжу… Просто удивляюсь порой, сколько в тебе неожиданных знаний… Я, случаем, во сне сам с собой не разговаривал? Бывает такое со мной, когда болею…

— А как же, — отвечаю. — Еще как разговаривал: Руссо цитировал. По-французски. И теперь я знаю, что ты, дядь Семён, — агент французской разведки!

Мама глаза вытаращила, потом засмеялась, решила, что я опять нелепо пошутила, не умея шутить, только отчим смеяться не стал, вымученно так спросил:

— А ты откуда знаешь, что я — тот самый агент?

— Еще бы мне не знать! Нас один и тот же француз на службе у фашистов завербовал. Мне тогда четыре года исполнилось, но он почувствовал мои детективные способности и завербовал… — Мама просто нервным смехом зашлась, но отчим только за голову взялся. Потом вдруг попросил мать налить ему "стопарик", выпил одним махом, налил в тот же стакан молочка, запил молоком водку и зачал уплетать блины с мёдом. Заинтересовался было жбаном деревянным, из которого мёд черпали, — и так, и этак жбан покрутил, похвалил работу резчика и сам мёд.

— Где, — говорит, — чудесный медок брали? Кажется мне, что нечто подобное мне уже приходилось испробовать… Или видения начались…

Мама ему объяснила, что я мёд на рынке брала, дешево! Видно, торговка торопилась. А я от себя добавила, что мёд купила у очень старенькой бабушки, лет "под сто", она сказала, что приехала на базар со станции Трубецкая. Из Гиганта. И при этих словах я взгляд опустила и искоса на отчима поглядела. Никакой реакции. Или он и правда не помнит ничего, или вид делает… Всё-то он помнит…

Дядь Семён всего два блина съел, сказал, что больше не хочется, хотя — вкусные… Не может есть много, глотать больно… Мама тут же ему градусник сунула, он не сопротивлялся. Намерили 37,9. Температура, однако. Мама сказала, назавтра врача вызовет. Дядя Семён начал отнекиваться, тогда мама пообещала ему знакомую фельдшерицу привести в дом, — она её давно знает. Тогда он сказал, что вряд ли ее "медичка" определит причину его болезни.

Перешли в зал, включили радио. Мама наконец набралась мужества, спрашивает:

— Сёмушка, скажи ты нам: куда ездил? Где был так долго? Истосковалась я, ожидаючи… Зачем заставляешь меня беспокоиться? Вот и сейчас: не объяснишь ничего, весь больной воротился: что думать я должна? Ты же мне вроде муж… Именно "вроде", получается! Жена имеет право знать о причинах длительных отлучек мужа из дома! Или нравится тебе моё бесконечное беспокойство? Спасибо Зойке: со мной была, подбадривала да веселила, не позволяла грустить…

— Ласточки мои, об этой моей поездке, пожалуй, я вам расскажу. Пусть не всю правду, — часть наиболее важную. Был я под Челябинском. Дело у меня там имелось.

Челябинск, как знаете, важный для страны город. Местные его называют "Челяба", от старого тюркского слова, переводящегося как "благовоспитанный". Заложили крепость в восемнадцатом столетии. В старину он был приписан к Оренбургской губернии. В первое советское время входил в состав Уральской области, с 1934 стал областным городом. Велик Челябинск по населению и значимости для страны: в Великую Отечественную называли город "Танкоградом"… Много туда эвакуировали заводов и институтов из европейской части страны, спасая от оккупантов. Председателем горисполкома там ныне Конопасов Георгий Николаевич, — лично его не знаю, но друг мой лучший был с ним лично знаком, — хороший человек…

— А что же, — говорю, — этот председатель умер или отстранили его? Раз "был"?

Воистину: язык мой — враг мой! Часто, что думаю, то и говорю…

— Да нет, глава горисполкома жив и здравствует. А друг мой — умер. Схоронил я друга, несколько дней ждал и надеялся, что он выживет, но чуда не произошло.

— Отчего же он умер? — Опять спрашиваю, не подумав.

— О том и речь дальше пойдёт… — дядь Семён даже и не подумал мне замечание длать, что перебиваю старшего от любопытства… — Вначале летел я из Москвы самолетом до Свердловска, оттуда пересел на рейс до Челябинска. Машину загодя в Москве оставил, снял у знакомых гараж на несколько дней: Москва ведь большая деревня… Необходимо мне было с другом встретиться: я ему звонил в начале октября, в день, когда искусственный спутник Земли запустили, он сказал, что тяжело болен и просил меня приехать, и потом, мне и самому нужно было туда съездить: мне там деньги должны. Не стал я вам, девочки, ничего говорить, куда и зачем еду. А на сколько, — и сам не знал: понял, что Ванька, мой друг фронтовой, тяжко болен, понял, что буду ждать, чтобы ему лучше стало, или уж не стало совсем… Ивана-то я давно знал: он мне был почти родным, зятем моим, — братом покойной жены моей. Потом и в часть одну нас направили, но его вскоре забрали в тот Челябинск, насильно, почитай, дали "бронь"… И меня хотели, но я удержался, остался на фронте, сумел убедить начальство в моей незначительности: лучше на фронте врага бить, чем в дальнем тылу над наукой горбиться… И нет во мне тех талантов, что у Ивана…

Короче, прилетел я в Челябинск. Пошел к нему в реанимацию. Меня пускать не хотели: сказали, что он — "плохой", хотя и в сознании. Или уж так засекретили его болезнь… А только он меня попросил его оттуда забрать и отвезти в ближнюю деревню, там живёт семья его знакомых татар, — но люди хорошие, хотя и татары, — чувствовал Ванька, что плохо ему, вот и хотел на селе побыть последние дни и молочка парного испить. Татары те — они ему как родные, он им в своё время хорошо помог, когда их с родных земель места отдалённые выселили, они не отказали принять больного. Только Ваня захотел жить в отдельном флигеле, не в их доме, — через три дня и помер, как я его туда привёз на такси из Челябы…