Мой одесский язык - [46]

Ещё Паша водил меня в Оперный, в Русский и однажды даже в Украинский – на «Тевье-молочника». Я расплакалась, а он улыбнулся. Позже я поняла, что от нежности к моим слезам. А тогда – разозлилась, потому что думала, что он смеётся надо всем моим длинным, немодным и над тем, что я плачу над какой-то пьесой, в почти пустом зале.

Всё равно бы у нас ничего не вышло, потому что хоть моя мама и считала Пашу красивым и умным, но частенько скандалила на тему его слишком взрослости и того, что он – «армянский жид». А его мама, хоть и считала меня очень красивой и умной, но частенько охала на тему моей слишком юности и того, что я – «русская с поволжскими корнями».

Так что все ангелы рано или поздно – случается – падают. Но все ангелы, так или иначе, друг друга поддерживают. Кто-то, в блондинистых кудряшках, может построить крепостную стену для кого-то цвета воронова крыла – и это хорошо. Кто-то смоляной может вылечить кого-то льняного от неуверенности в себе – и это прекрасно. Помогли. А потом они просто летят в разные стороны, не мешая друг другу, и ни пуха ни пера от этого всего не остаётся.

Тюлька на Дерибасовской

– Ну, ни пуха, ни пера на Дерибасовской! – сказал издатель, взмахнул крыльями и улетел. На самолёте. Издатели – не ангелы.

А мы остались.

И день грядущий поджидал нас: «трудностями перевода» всевозможных интервью, заключительным валом «Зелёной волны», «лояльной» записью для программы новостей и прямым эфиром на радио «Одесса-мама».

Журналисты – дело камерное, интимное. А вот встреча с публикой, да ещё и на залитой солнцем Дерибасовской, на месте, где ещё вчера ветром напрочь снесло шатёр… В общем, я надеялась на доброту, лояльность и справедливость… Ха-ха! – портрет типичного одессита, кто бы спорил! Приехала какая-то тётка из Москвы и будет тут художественным свистом заниматься. А шо уезжала тогда?! Свисту подучиться? Где? Не в Одессе?!! Но-онсенс!

«Жванецкий и бывшая одесситка (1971 г.р.) Татьяна Соломатина», как было написано в тутошней газете. Опять – «трудности перевода». Честнее звучало бы: «Вечный… кхм… Пахарь и ненадёжный отстой чьей-то молодости». Как, по-моему, так, кроме Одессы и сто восемнадцатой школы, нас с ним таки роднит цвет паспорта. У него он, насколько мне известно, тоже – не синий с вилкой, а очень даже красный с двухголовой птичкой. А вот поди ж ты: Жванецкий – сам по себе вечный Пахарь, и Соломатина – «из бывших». С годом рождения в трогательных скобочках.

Он – позавчера, когда шатёр, а я – сегодня, без ветра. Он-то позавчера, но с шатром, а я – сегодня. Но без шатра. Читали, читали об позавчера за шатёр. Жаль, не видели, потому что Киев, но сегодня читали про под шатром. Говорите-де, от бескультурия скоро станем истеричками? Пошлость кругом массовая и массовый же ширпотреб? Они, массы, массово потребляют сегодня подсунутую им маленькую, но за три, некондицию. В чём все они скопом – и массы, и поставщики массового – и виноваты. Правы, правы. А как же. Действительно.

«Пусть говорит, кто хочет, пусть неполноценно хнычут о массовом, не массовом, если ты вышел на сцену и произносишь монолог, постарайся, чтоб в зале кто-то был. Даже политиков это тревожит, а уж театр обязан иметь успех.

Раб начинает так: «Они виноваты в том, что я…» Свободный: «Я виноват, в том, что я…»…»[16]

Вы – гений, Михал Михалыч. Я вас наизусть с любого пространства времени. Но так и просится: «Что-то я, сытый, себя голодного понять не вспомню».

Вот и я тут сегодня – без шатра. И бульвар в мою честь называть не собираются. А вы, мы тут снова читали, не против были позавчера под шатром, чтобы воздали при текущей жизни, а не в последующих инкарнациях. Ну что ж, вы заслужили, кто бы спорил. Да только чего вы сердитый такой, Михал Михалыч? «Всё сам! Всё сам!» – читали-с, читали-с… А Райкин? А друзья ваши?.. Когда под шатром, то уже, конечно, – всё сам. Но позавчера. А я пока не сама, но с друзьями и без шатра. Но сегодня.

Ну, или местные журналисты извратили. Виноваты. Они. С ними это бывает. Не с «Я» же, в самом деле!

С такими мыслями я тупо сидела в кресле в номере, куда мы поднялись после первого интервью. Но тут в дверь настойчиво постучали. Муж открыл – внеслась Ленка. Вся такая в ярко-голубом, вся такая распрекрасная, вся такая с огромными торбами.

– Привет! – бегло расцеловалась она с нами. – Вы как? Я сегодня утром на море пошла, выкупаться, в себя прийти, а там… Если бы мы с тобой вчера это видели, в жизни бы в воду не пошли вообще, не то чтобы заплывать так далеко! Весь прибой был усеян корнеротами! Как нас с тобой не поошпарило?!

Корнерот – объясняю для тех, кто не в курсе – это такая огромная противная медуза. Монументальная. В честь такой можно называть бульвар. Это не какой-то там бледный кусок подтаявшего желе, типа аурелии – маленькой, бесцветной, безобидной и всего лишь неприятной. Корнерот – велик и отвратителен. Из-под тугого парашютного купола, консистенцией напоминающего скорее мармелад из агар-агара, а не желейные сопли, змеятся препротивные фиолетовые щупальца, оставляющие пламенеющие ожоги на манер крапивных.

А мы, значит, две русалки чокнутые, вчера посреди них больше часа рассекали – и ничего! Говорю же, море было к нам очень доброжелательно – и благоприятствовало, осчастливив коридором посреди кишащих пакостью вод.