Мой неповторимый геном - [18]

Если вспомнить историю еврейского народа, ничего удивительного в этом нет. Испанская инквизиция вынудила покинуть страну большинство живших там евреев, а оставшихся заставила принять католичество. Позже часть этих новообращенных «католиков» уехала из Испании, кто-то из их потомков обосновался в США и, конечно, считает себя испанцем.

— Но так ли уж людям хочется опровергать семейные легенды?

— Бывает по-разному. Некоторые говорят: «Ничего не поделаешь, пусть будет так», — и продолжают жить, как жили. Другие принимают новую данность с трудом. Вот вам пример: один глубоко религиозный еврей всю жизнь причислял себя к коганим, и вдруг узнал от нас, что имеет совершенно другой гаплотип. Такого рода известие иногда приводит к кризису идентичности. Могу рассказать также о нескольких американских неграх, для которых стало шоком известие, что все они — потомки выходцев из Шотландии и имеют общего прародителя. Общеизвестно, что чернокожие жители Америки перемешались с белыми, но увидеть результаты этого так явно? Не всякий останется безразличным. Есть и такие, кто не верит в результаты тестирования, считает, что мы ошиблись, и требует повторить его.

— И что вы делаете в таких случаях?

— Мы никогда еще не ошибались, и потому отказываемся.

Но так или иначе безупречный во всех других отношениях тест можно считать ошибочным. Он дает совершенно искаженную картину реальности, поскольку прослеживает только одну из множества линий наследственности. Вернувшись на десять поколений назад, мы все придем к 1024 праотцам и праматерям, каждый (каждая) из которых потенциально мог внести одинаковый вклад в наш общий геном. Хромосомы — это перетасованная колода карт, в которой есть местечко всем нашим предкам. Но из 1024 праотцов только один мужчина стал «донором» Y-хромосомы, и из 1024 праматерей только одна женщина передала вам свою митохондриальную ДНК. Те, кого мы называем прародителями, — это мать матери нашей мамы или отец отца нашего папы — и т. д., а остальные не в счет.

— Да, — согласился Гринспан слегка обеспокоенно. — Это правда, мы несем в себе отголоски множества линий. Я сам, например, могу оказаться Ньюманом или Клейном, если пойду по другой линии. Мы склонны преувеличивать значимость одной из фамилий, от которой произошли, так ведь? Конечно, я — дитя множества породнившихся семей, но моя идентичность определяется фамилией последней семьи в этой череде. Я — Гринспан.

Тут он вдруг заинтересовался моей фамилией.

— Вы воспринимаете себя как «Франк», правда? Ваша идентичность привязана к этой фамилии?

— Что-то в этом роде.

Правда, в моем свидетельстве о рождении записано «Франк-Педерсен», и Франк раньше была просто второй фамилией. Это девичья фамилия моей мамы. Когда она развелась с отцом, забрав меня с братом, Педерсена «изгнали» без особых колебаний. Всего лишь краткий визит в муниципалитет. Думала ли я об этом тогда, в свои 12 лет? Не помню. Педерсенов в Дании сколько угодно, не лучше ли быть Франк? Со временем это приобрело какое-то значение. Я подписывалась этой фамилией под всеми статьями, она стояла на обложке моих книг. Это было что-то вроде копирайта.

— Вы говорите о себе как об «обычной» этнической датчанке, но может быть, стоит проверить еврейскую версию? Ведь Франк звучит очень по-иудейски, и я помогу вам докопаться до истины.

— Очень любезно с вашей стороны.

— В нашей базе данных — генетические сведения о 165 тысячах мужчин из 180 стран, и мы могли бы посмотреть, коренная ли вы жительница Европы или, быть может, в вас есть струйка еврейской крови. Но для этого нам нужна ДНК вашего отца.

Я не сказала ему, что это невозможно, но объяснила, что фамилию свою унаследовала от матери.

— Тогда можно посмотреть на Y-ДНК родственников матери мужского пола. У нее есть братья?

Мой дядя — брат матери — жив, но я очень сомневаюсь, что смогу уговорить его подарить мне соскоб слизистой с внутренней поверхности его щеки. Уф!…

— Мы не виделись с ним почти 15 лет, — объяснила я.

— Хотя бы попробуйте.

Я обещала, и Гринспан сказал на прощание:

— Прекрасно. Дайте мне знать, если у вас получится.

* * *

Интересно, каково это — стать «упертым» искателем родственных связей? Вряд ли я смогу заняться таким странным делом, как охота за мизерными количествами ДНК дяди, оставленными на чашке или окурке.

Однако, собрав волю в кулак, я все-таки позвонила дяде. Это уже был поступок. Мы не встречались много лет, и я даже не представляла, с чего начать. Но как только в трубке раздался его голос, мне показалось, что я говорила с ним на прошлой неделе.

— Привет, маленькая Лона!

Как будто я все еще школьница и вместе с родителями навещаю его на рождество и пару раз летом! Как оказалось, он все это время не терял меня из виду. Дядя оказался одним из тех, для кого семейные связи — не пустой звук, и его заинтересовало мое предложение. Он тут же, не прерывая разговора, достал семейный альбом и принялся перечислять девичьи фамилии и даты рождения бабушек и прабабушек, о которых я даже не слышала. Пока он говорил, я набрасывала схему нашего фамильного древа.

Я знала, где и когда появились на свет родители, но дальше этого мои познания не простирались. И вот я слышу, что бабушка со стороны матери родилась в 1912 году в Баркерёде на острове Зеландия, хотя была уверена, что все наше семейство — коренные ютландцы. У меня есть несколько портретов прабабушки, и я помню, что мама называла ее «маленькая бабушка Хансен». Это действительно была женщина небольшого роста, круглолицая, с волосами, разделенными безукоризненным пробором. В старости она жила в семье моего деда, и все называли ее не иначе, как по фамилии мужа.