Мой муж Джон - [83]

Мне нравилось в Испании и нравилось наблюдать за съемками фильма. Однако вилла, которую мы снимали, была какой — то сырой и неопрятной. Когда Морин с Ринго сообщили, что вылетают, чтобы к нам присоединиться, у нас появился уважительный повод подыскать что — нибудь получше. Мы нашли просторную виллу с собственным бассейном. Позже выяснилось, что раньше на этом месте стоял монастырь. Переселившись, мы довольно скоро почувствовали, что, кроме нас, здесь живут еще некие непонятные существа: свет мог неожиданно выключиться, разные предметы таинственным образом исчезали, и все время чувствовалось чье — то присутствие. Мы затеяли вечеринку, чтобы как — то освоиться и обжить новое жилище, но вдруг электричество погасло, и начался сильный шторм. Пока бушевала гроза, мы собрались в большой гостиной и зажгли несколько десятков свечей. Их мягкий свет располагал к спокойствию. Кто — то затянул песню. К нему присоединились остальные, и комната наполнилась красивыми, мелодичными звуками, погружая всех присутствующих в музыкальную и духовную гармонию. Через полчаса свет снова включился, и магия исчезла, но нам уже легко верилось в то, что к пению нас подвигли монахини, некогда жившие здесь, их коллективный дух.

Фильм имел успех, роль, исполненная Джоном, была отмечена сразу в нескольких печатных изданиях. Режиссер и продюсер картины Ричард Лестер сказал, что из Леннона получится неплохой актер. Джону понравилось сниматься, но он терпеть не мог зубрить текст, и его совсем не привлекала вынужденная необходимость слоняться без дела по площадке в ожидании очередного дубля с его участием. Он решил, что музыка как искусство гораздо ближе его сердцу, и продолжал пропадать у себя в студии, в мансарде, сочиняя новые песни.

Меня радовал его творческий настрой, однако принимать наркотики Джон не прекращал и поэтому, как и раньше, часто был для меня недосягаем. Я все еще цеплялась за него прежнего и надеялась, что тот настоящий, любящий Джон скоро вернется. Однажды утром, за завтраком, он показал мне статью в газете, где рассказывалось о японской художнице Йоко Оно, сделавшей фильм, состоявший целиком из снятых крупным планом задниц: «Син, ты только посмотри. Все это, конечно, шутка, не иначе. Но, боже, что же дальше? — Мы оба расхохотались. — Безумие какое — то. У нее, наверно, крыша съехала».

Мне оставалось только согласиться с ним. Мы тогда еще ничего не смыслили в авангардном искусстве или концептуализме. Газета отправилась прямиком в мусорную корзину. К Йоко Оно мы больше не возвращались, пока как — то вечером, когда мы читали в постели, я не заметила у Джона в руках тоненькую книжку под названием «Грейпфрут». Я спросила его, что это, и он ответил: «А, да это мне та странная художница прислала». — «Я не знала, что ты с ней встречался». Джон оторвался от книги: «Да, я ходил на ее выставку. Джон Данбар позвал меня. Идиотизм полный…»

Данбар, бывший муж подруги Мика Джаггера, Марианн Фэйтфул, был нашим приятелем. Он владел художественной галереей «Индика» в центре Лондона и часто приглашал друзей на свои выставки. Ничего необычного в этом не было, и вскоре я забыла о том разговоре.

Я не знала тогда, что Йоко начала целенаправленно преследовать Джона. В течение нескольких месяцев она писала ему письма, но я не подозревала ни о них, ни о том, что она не раз приходила к нам домой и спрашивала Джона. Нас тогда дома не было, и Дот, полагая, что это очередная фанатка, ничего мне не сказала. Знал ли об этом сам Джон, понятия не имею.

Единственное, в чем я была уверена, это в том, что между мной и Джоном уже нет прежней близости, и мне отчаянно хотелось вернуть ее. Моя и без того заниженная самооценка упала ниже некуда. Листая старые газетные фотографии и думая, почему же я так редко нравлюсь себе, я решила, что все дело в моем носе. В моем римском, как у папы, носе с выраженной горбинкой посередине. Будь он коротким и прямым, как у моей мамы или брата, все было бы по — другому. Конечно, где — то в глубине души я понимала, что это глупо. Но мне так хотелось найти причину моих неурядиц в том, что еще можно изменить и что в конечном счете изменит наши отношения с Джоном. Если проблема в моем носе, что ж, это исправимо.

Когда я сообщила Джону, что собираюсь сделать пластическую операцию, он сказал, что это смешно, однако возражать не стал, а лишь заметил: «Только потом не плачься мне, если они сделают хуже».

Когда подошло время операции, я убедила себя, что после нее стану совсем другим человеком — энергичной, уверенной в себе и сексуальной, да еще и с новым носом. Я легла в Лондонскую клиническую больницу, и уже после операции, когда нос мой был весь туго забинтован, мне принесли букет красных роз с запиской: «Носу с другим именем. От Джона и Джулиана, с любовью».

Когда несколько дней спустя бинты сняли, мне стало страшно, что из — за моего чрезмерного тщеславия я теперь получу жуткий и безобразный нос. Но, набравшись мужества и посмотрев в зеркало, я обрадовалась: на меня смотрел маленький, симпатичный, без всякой горбинки носик, мой собственный — как раз такой, какой я и хотела. Я поняла, что никогда не пожалею о том, что сделала операцию.