Мой муж был летчик-испытатель - [8]

— Ох, Тоня ты наша, — вздыхает мать. — Легковерная ты. Всему веришь и каждому хочешь помочь. А когда умрешь, то, наверно, и твои мощи будут нетленны. Ты же святая у нас.

— Не надо, Анна Петровна, — мрачнеет гостья. — Зачем ты меня высмеиваешь. Это дьявол заходит в тебя, а ты и не замечаешь. У этого гада много, ох, много лиц. А забота только одна — вредить да мучить людей. А мучить-то есть за что, потому что все мы грешны. Вся деревня грешна. Одна только праведница у нас — Вера Черняева, мученица. Ее недавно на небо ангелы поднимали…

— Как это ангелы?! — вскинула голову мать.

— Расскажите, пожалуйста, — попросила моя жена, а мать почему-то нахмурилась:

— Опять ты, Тоня, шутишь.

— Нет, не шучу. Такими делами не шутят, — обиделась тетя Тоня. — Встретила на днях Катерину, а та в голос ревет: раньше, мол, у моей девки ноги отнялись, а теперь разум. Твердит Верка, что ее брали на небо в какой-то там аэроплан, что ли… Нет, не так… Ну подскажите давайте, вы же газеты читаете, там много про это. Прилетали к Верке эти самые… Нет, не могу выговорить, хоть убивайте меня…

— НЛО, что ли? — смеется моя Валя. — Сейчас это модно. Все помешались на летающих тарелках, на гуманоидах — просто смешно.

— Нет, не смешно, — возразила тетя Тоня. — Было бы смешно, так Катерина не причитала бы. И ты, хозяин, не веришь? — Гостья испытующе посмотрела на меня.

— Наоборот, верю! Я верю, тетя Тоня, в то, что на земле все же будут совсем другие люди — красивые, умные и счастливые. И опять колокольный звон поплывет по равнинам, и каждый будет любить другого, и у детей наших будет высокая мечта. Вон и Вера, пожалуй, о таком мечтает — раз потянуло ее в небо, в эту тайну, в эту высоту…

И тут гостья перебила меня:

— Она ведь не одна туда подымалась, а собачонку с собой брала. Вот какое дело, дорогие мои. Одна бы еще ничего. А собачонку-то зачем? Или уж такой праведный этот Кустик?

— А ты самое главное нам не сказала, — теперь я сам ее перебил. — Видел ли еще кто те тарелки-то? НЛО?

— А как же! Такие вот большушшие, в два обхвата. И красного цвета, и чуть с желтизной. Они над бором покружились да полетели, а потом два шара куда-то отправились, а третий-то полетел на деревню. Подлетел поближе, и люди увидали, что он ужался. Но ненадолго. Потом надулся опять и вытянулся, а сбоку вышли какие-то крылышки. То ли коршун теперь большой, то ли какой самолет. А потом этот самолет закружился над Катерининым домиком. Вы что — не верите?

— Верим, Тоня, верим, — усмехнулась мать.

— Ну ладно тогда. А на крылечке-то Верка с Кустиком сидели, семечки лузгали. Верка-то частенько сползает с кровати и по-лягушачьи прыгает. Как подтянется на руках, а потом прыг да скок. Так и допрыгивает до крылечка.

— Ты о деле, Тоня, говори, — засмеялась Валя. — У нас дыханье уже замерло, а ты нас куда-то уводишь…

— Я не увожу, я просто наблюдаю за вами. Вроде не сильно верите? Неуж не обидно? Так вот, этот шарик подлетел прямо к домику. Покачался немного и остановился на месте, бес. А разве не бес? Нас давно батюшка предупреждал, что скоро Антихрист заявится. А когда это будет, никто знать не может. Но надо бороться…

— Так это же борьба невидимая, — заметила осторожно мать. — Этот недруг твой всегда борется с Богом. Но это там, высоко и далеко, потому мы и не замечаем. — И вдруг загадочно улыбнулась и вышла из комнаты. Пока ее не было, Тоня молчала. Наконец мать зашла и принесла полную тарелку спелой клубники.

— Угощайтесь! Нынешний урожай. В прошлом году посадила пятнадцать кустиков, а нынче образовалась плантация. А плоды-то! Вы замечаете? Только бы смотрел, а не ел.

— Красота-а, — согласилась наша гостья, — вот такой же кругленький, красноватенький и был тот шар. И свет от него — на пять верст…

— А разве дело было не днем? — спросил я на всякий случай.

— Не днем. Вечерело уже. Потому Верка и выползла подышать. И вдруг наша Верка поехала вверх. Но не прямо, а какими-то кругами да кругами…

— Ты сама это видела? — спросила мать.

— Нет, милая моя. Мне сеструха ее рассказывала. Нинка только в ограду зашла и сразу оцепенела. Бывает так — оцепенеет человек — и ни слова от него, ни полслова. Ей бы к Верке броситься да сохватать бы ее, а ноги в землю вросли. Зато глаза все видят и замечают. Они и заметили, как шар пополам надломился, и в этот просвет свет хлынул, да какой, милые мои, свет! А потом в проеме высокий человек появился. А одежка на нем как чешуя.

— А руки-то хоть были у него? — засмеялся я.

— Ох, Владимир Иванович! Я думала, ты серьезный, самостоятельный, а тоже ляпнешь — хоть стой, хоть падай. Да разве можно без рук! Нинка их хорошо разглядела. Руки-то у них, милые мои, каки-то неуклюжи да длинные, почти что до пят. Правда, правда. До пят, как у обезьян. Ты видал их, Владимир Иванович, обезьян-то?

— Видел, конечно, — успокоил я гостью.

— А раз видел, то и представишь. А на пальцах у них кожаные рукавицы.

— Как же она разглядела, что рукавицы? — смеется Валя.

— Это уж не наше дело. Раз говорит, надо верить. Да и Нинка честная у нас, никогда не соврет. Ну вот смотрит она и кричать не может. А потом почувствовала, что тепло пошло. И в ноги ударило, и по щекам, и кричать, повторяю, не может. А Верка-то все подыматся да подыматся, и Кустик у ней на руках. И вот уж закрылся проем, и полетела наша девка, и собачонка при ней…