Мой-мой - [7]

Помню, на вернисаже в меня плюнула одна феминистка. Казалось бы – приличная женщина, преподавательница университета, специалист по истории кино, а так себя повела!

– Ты – сексист! – кричала она, вырываясь, но ее держали. Она плевалась, стараясь попасть мне в лицо, а я, пьяный водкой и успехом выставки, грубо и обидно смеялся в ответ.

Эти работы были мне дороги. Они не оставляли людей равнодушными. С выставки удалось продать всего только одну картину. Ее купил мой друг инженер Хайдольф Гернгросс и повесил у себя в конторе, вызвав тем самым исступленный гнев супруги.

На картине была изображена голая югославская пуцфрау, неистово размахивающая веником. За всем этим стояла небольшая история. Я пригласил ее к себе по телефону, взятому из газеты бесплатных объявлений, чтобы убрать в квартире. Она пришла со своим веником и со своим ведром, усталая и злая, как все югославские женщины. Когда же я предложил ей вместо уборки за цену одного часа обычных трудов раздеться и всего несколько минут помахать веником, она восприняла это предложение с энтузиазмом. Веселая улыбка скрасила уродливые бородавки на ее лице, и снимки получились живыми. Я видел, что ей не очень-то хотелось одеваться и уходить. Она возбудилась, но я не стал пользоваться моментом, хотя у меня и были презервативы. Просто она была совсем не в моем вкусе. Вот и все.

Везти эти работы в Россию было, по меньшей мере, неумно, так как продать их здесь может оказаться довольно проблематично, если вообще не немыслимо. Но я ехал сюда жить и поэтому взял их с собой. Остальные работы я рассовал по друзьям и галереям, а эти взял. Теперь они могут пострадать и погибнуть. Почему сегодня все так не складывается? Да, это мое возвращение, но это не мой день.

Каким-то образом мне удается нагрузить все семь предметов багажа на себя. Рюкзак закидываю за спину. В каждую руку беру по две вещи и одну с трудом присобачиваю к чемодану на колесиках, который тоже нужно будет как-то тащить. Решаю идти прямо по лужам, лишь бы скорей.

Из-под снега минными полями проглядывают кучи собачьего говна. Оно копилось всю зиму слой за слоем, замерзая и покрываясь пластами ледяных корок, а теперь стало проступать. Снег тает, а говно не тает, оно остается и проглядывает опасными горками, то тут, то там.

Вот я прохожу мимо оконного магазина, в котором заказывал новые окна для своей квартиры. Мимо кафе "Лаборатория", в котором несколько раз обедал. Слева через дорогу расположилось финское консульство, а справа уже моя подворотня. Здесь можно будет перевести дух.

Вход в мой подъезд сразу за аркой направо. Когда-то, лет десять назад, на подъезд поставили замок, чтобы в нем не испражнялись. Но замок сорвали, и теперь в подъезд заходят погадить случайные люди. Наверное, есть даже постоянные посетители, которые его облюбовали и справляют там нужду более или менее регулярно. Вонючие, обоссанные подъезды – один из символов Санкт-Петербурга, от них никуда не деться.

Дряхлый, расшатанный лифт, постройки шестидесятых годов, когда перестраивали дом. Он, впрочем, как всегда, исправно работает. За металлической сеткой мощной металлической двери хлипкие деревянные двери на ржавых пружинах. На стенах надписи и рисунки.

Я втаскиваю свои вещи, чтобы поднять все за один раз. Боюсь, что если оставить что-либо внизу, то это будет чревато тем, что этого просто не станет, этого просто не будет, словно никогда и не было, если вернуться через пару минут. Лучше даже не экспериментировать. Вроде бы дождь, и вокруг никого нет, но я знаю, что в этом городе даже у стен бывают иногда глаза, уши и… руки…

Лифт останавливается на последнем этаже и я выволакиваю на лестничную клетку свои вымокшие пожитки. Рядом со мной появилась железная бронированная дверь. Дедушка-сосед решил занять оборону? В чем дело? Купил новый холодильник или новый телевизор? А может и то и другое? Разбогател, еще и на дверь хватило, а казался всегда таким несчастным и бедным.

Перед железной дверью свежая куча дерьма. Кто это? Завистливые соседи? Нет, по размерам и запаху дерьмо должно быть кошачьим. Наверное – кот Кузя с пятого этажа. А ведь дедушка его любит и кормит. Вот неблагодарная тварь! Странно, какая-то не кошачья, а прямо таки человеческая неблагодарность.

С этой мыслью добываю из глубин чемодана ключ. Моя дверь почему-то не открывается. Значит, в квартире кто-то есть. Звоню. Мне открывает Маленький Миша.

– А, приехал! Наконец! Ура! – радостно кричит он.

Из-за его плеча выглядывает художник Будилов. Я вношу вещи, оставляя мокрые следы на новом паркете и озираясь вокруг. Миша с Будиловым пьют чай. За приоткрытым окном – шум и пелена дождя. Мокрые крыши домов. Насколько хватает глаз – крыши. Где-то там, между крышами, провал Невского проспекта, но где точно – неизвестно, остается только гадать, да и не важно, где собственно. Главное, что он где-то там.

Там юг, и оттуда в солнечные дни светит солнце. Налево – восток. Направо – запад. За спиной – север. За спиной – Нева и тюрьма Кресты на другом ее берегу. Если выйти на балкон, то справа можно увидеть Летний сад. Оттуда, оттолкнувшись от гранитной набережной Фонтанки, и начинается улица Чайковского, бывшая Сергиевская. А если посмотреть налево, то виден Таврический сад, в который улица Чайковского упирается и на котором она заканчивается.