Мой мир: рассказы и письма художницы - [51]
Сейчас посылаю тебе не очень удачное приглашение на мою уже московскую выставку (макет делал не я) с претенциозным и глупым словом «классик» (писали тоже без моего ведома)>73, но самое главное – мою статью о Сталине>74.
Я её написал, в общем-то, не зная для кого. Она попала к Алику Щенникову, он её отдал редактору местной газеты (нашему приятелю) и тот её тиснул на её страницах.
Что же тут началось! В редакцию посыпались письма с опровержениями. Параллельная газета опубликовала статью на целый лист какого-то кадрового военного в очень почтенном возрасте с заголовком: «Сталин – смелость, самоотверженность, слава России». В которой он приводит свои доводы: какой упадок культуры, когда я слушал тенора Александровича, а проржавевшим оружием мы победили недавно осетинцев, т. е., наоборот, грузин, и вообще, при Сталине не было ночных клубов и т. д. Так что моя статья расшевелила серпуховской муравейник.
Вчера был мой вернисаж, и набежало много народа. Галерейка маленькая, в подвальчике. Я там выставляюсь уже пятый раз и доволен, что каждый раз что-то совсем другое. Ну, а в общем-то, всё суета сует.
Работы увезли, стало немного просторнее в ателье. Но придётся заниматься писаниной, от меня требуют каких-то текстов о прошлых десятилетиях. Очень многие художники ударились в писание мемуаров. Большинство, что я читал, написаны не скучно, но иногда врут отчаянно.
На выставке «Живопись, графика и керамика Пабло Пикассо». Государственный музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина. 1956
Представляю, насколько это всё неинтересно для тебя. Твой внутренний мир – более тонкий и более вечный. А это всё, повторяю, суета сует.
Продолжаю писать на следующий день, т. е. 14-2.
Идёт обильный снег. Хотел с утра зайти в Музей Пушкина и посмотреть выставку Тёрнера, благо что совсем недалеко от мастерской>75. Но такая большая очередь (как когда-то на Пикассо>76, помнишь?), повернул обратно. Так и не увижу этой выставки, так как завтра последний день, и очередь будет такая же или ещё больше. Ничего, я видел Тёрнера в западных музеях.
А снег всё сыплет, из окна видно, на крышах – сугробы. Где-то читал, что если гладить собаку, то давление снижается. Можно и кошку – тот же эффект. У тебя как раз все животные под рукой. А мне о собаке можно только мечтать. Даже кошку не могу себе позволить, т. к. часто в отъезде. Даже нет растений – их поливать надо. Как-нибудь решусь и позвоню тебе.
Всего тебе самого наилучшего.
Игорь Ш.
6. 9 апреля 2009
Дорогая Наташенька!
Рад, что все мои письма тебя достигли.
Посылаю тебе книгу-память об Инне Тросницкой>77, сделанную любящим мужем.
Я как-то не положительно отношусь к людям, уехавшим на Запад в период перестройки. Зачем, за колбасой (условно)? Их так и называют: колбасная эмиграция.
Из моих знакомых, уехавших в тот период в Германию, некоторые уже поумирали от рака, некоторые выживают за счёт высококлассной медицины. Внешне все радуются западным благам (вроде Инны), а внутренне… Впрочем, «не судите и не судимы…» Мы-то уезжали, чтоб что-то сделать, и что-то сделали.
На днях нашего московского редактора (увы, уже покойного, умер в прошлом декабре) и меня даже наградили грамотой>78. Раньше у нас «любить умели только мёртвых». Теперь, если брать редакцию в целом, любят уже и полумёртвых. Если б речь шла только обо мне, я бы отказался от всех этих процедур, но за двоих отказываться не решился. Вышел на сцену, получил кубок, и даже сказал министру культуры спасибо. Всё как полагается.
Всё хочу тебя просить и каждый раз забываю: напиши, что ты помнишь, о нашей встрече с Бурлюком. Володя Слепян в своё время отказался от моей просьбы, отмахнулся, что уже почти всё забыл. А я уже написал то, что помнил. А последнее время мне всё чаще вспоминается, как ты и Володя остались в Бурлюковском номере, чтобы натягивать холсты>79, а я побежал в керосиновую лавку (была такая около ул. Герцена, ближе к Никитским воротам, в каком-то тупике), чтобы купить кулёк мелких гвоздей, иначе холсты прибивать было бы нечем. Кто приходил на встречу с Бурлюком? Люди шли по назначенному им расписанию весь день, я помню В. Катаева.
Фёдор Васильевич
Семёнов-Амурский. 1960-е
На меня теперь свалилось наследие Семёнова-Амурского. Много работ его и почти весь его архив. А я не знаю, что со всем этим богатством делать (почти готов поставить слово «богатство» в кавычки), как сделать художника неизвестного, незнаменитого – знаменитым или хотя бы известным. Я уже сделал 4 выставки С.-Ам. – две во Франции и две в Москве, – это ничего не поменяло. Начал готовить большую монографию-альбом о нём. Но на издание ещё нужно найти денег, ну а главное – что потом? Типография привозит в твой дом (сарай, кладовку, мастерскую) весь тираж, и потом ломай голову, как его распространить? Покупают единичные экземпляры, а магазины отказываются продавать изданное непрестижным издательским домом.
Да и наверное никакой художник не становится известным через альбом. Нужна большая представительная выставка в престижном месте (Третьяковка, Музей Пушкина). Но я, по моей натуре, плохой проситель. А люди, и музейное начальство особенно, – слепые. Никто не понимает, что такое тонкая живопись. Нужны лишь громкое имя и большие цены на аукционах в Лондоне, тогда, пожалуйста, только оплатите залы и уборщиц. И особо – за бечёвки и веники. Россия, куда ты катишься?
