Мой марафон - [22]

— Это ты здорово придумал,— сказал Тоська.— А что лучше сделать, чтоб выгнали?

— Не знаешь? Эх ты!.. На зарядку опаздывать — это раз. На линейку — два...

— Грубить,— подсказал Тоська.— Три.

— Точно. Ну и... плохо дежурить по кухне — четыре.

— Постель не убирать — пять.

Больше они ничего придумать не могли, и тогда Вова сказал:

— Смотри не струсь.

А Тоська ответил:

— Это я-то струшу? А кто первый побежал в парадное, когда Мохов начал кидаться сухой грязью?..

Но Вова перевёл разговор и спросил, знает ли Тоська, какой у птицы пульс. Нет? Тысяча ударов в минуту!..

В общем, в лагерь они поехали. И Тата тоже. Сидела в автобусе впереди них и всю дорогу вопила: «Тоська, погляди, какое дерево!», «Тоська, что такое буква «Р» и перечёркнута?» Как будто он все знаки обязан помнить.

О том, что их должны выгнать из лагеря, они ей, конечно, не сказали. А то отговаривать будет. Всю дорогу они шептались, придумывали, что ещё надо сделать, чтобы поскорей отправили.

— Хорошо бы вожатого в речку столкнуть...—сказал Вова.—Не нарочно, конечно...

— Только пусть выговор не объявляют,— сказал Тоська Вове, когда» проехали деревню Ликино и их тряхнуло на железнодорожном переезде.—Лучше пусть напишут что-нибудь другое — трудный ребёнок, например.

— Я совсем не трудный,— сказал Вова.— Может, ты трудный, а я даже очень лёгкий. Просто не хочу. Может человек не хотеть?

Когда Вова спрашивал об этом свою маму, она говорила, что он молод ещё разбираться — что хочу, чего не хочу. Но Вова думал, что никто не молод. У всех ведь могут быть желания и нежелания. Даже у самой последней бактерии...

И Тоська сразу с ним согласился. Не то что мама.

— А выговор за это не бывает,— сказал Вова.— Просто напишут: «Отправить из лагеря за плохое поведение».

Когда приехали наконец в лагерь, заняли кровати и разложили зубные щётки и мыльницы, Вова подмигнул Тоське и вдруг как кинет свою подушку на середину постели. Тоська в долгу не остался: задрал угол одеяла и поставил один ботинок на тумбочку.

Тогда Вова сделал из своей подушки наполеоновскую треуголку, тоже смял одеяло, и они, очень довольные собой, вышли из палаты.

С этого дня они старались всё делать не так; два раза опоздали на линейку, при всех расхаживали по клумбе, а Вова один раз ответил старшей вожатой: «Ну и пусть, не всё равно!» Когда все пели песни, они визжали и путали слова, а на замечания говорили, что нет слуха. На лагерной спартакиаде Тоська нарочно пробежал последним стометровку, а Вова сбил планку во время прыжков в высоту на самой нижней отметке. Когда пошли купаться, он сделал вид, что тонет,— стал кричать, бить по воде кулаками и булькать. Он так хорошо притворился, что инструктор по плаванию перепугался и вытащил его за волосы. Было очень больно, и Вова кричал уже по-настоящему — боялся, что все волосы выдерут.

— Я думала, ты умеешь барсом плавать. А ты только топором...— сказала ему Тата.

— Во-первых, не барсом, а брассом,— сказал Вова.— А во-вторых, совсем не топором!

И поплыл сажёнками, а инструктор сказал, что он врун и кривляка, и запретил ему два дня входить в воду.

Когда попросили заметку в стенгазету, Вова сказал, что напишет стихи. Три дня думал, а потом написал вот что:

Прочитайте мой стишок

Про болезни всех кишок.

Ведь от всяких разных вод

Может заболеть живот...

Тоська сказал, что первые две строчки получились ничего, а дальше хуже и не очень понятно. Но когда Вова подписал и свою фамилию и Тоськину, тот отказываться не стал. Пусть, не жалко! Вместе так вместе.

Член редколлегии Слава прочитал стихи и как-то странно посмотрел на обоих.

— Вы что? — сказал он.—Того?

— Сам ты «того»! — сказал Вова.—Не понимаешь в стихах, так молчи.

— Нас доктор специально просил,— сказал Тоська.— Потому что у многих животы болят.

— Дда,— промычал Слава.— Ну ладно. Гуляйте, дышите воздухом.

А вожатый Аркадий в тот же день, увидев, как они в десятый, наверно, раз оставили на своих постелях помятые одеяла и наполеоновские треуголки, спросил:

— Чего вы из себя дураков корчите? Какого лешего вам надо? Аркадий, видно, не давал самому себе слова, как Тата,— не ругаться. И он припомнил им все опоздания, все «не хочу» и «не буду».

— Позор для отряда. Шуты гороховые. Чёрт знает что! — сказал он в заключение.—А тут ещё стихи идиотские.

— Не идиотские, а медицинские,— сказал Вова.

— Тогда вешайте их в санчасти.

И Аркадий ушёл, а Тоська показал ему в спину язык.

— Что-то не выгоняют пока,— сказал он.

— Ничего! — бодро заявил Вова.— Мы ещё чего-нибудь придумаем.

— Что придумаешь? Уже всё перепробовали. Вова стал думать. Думал он минуты две.

— А я знаю, как стать пьяным,— сказал он потом.— За это кого хочешь выгонят. Даже с работы.

— Очень просто,— сказал Тоська.— Выпить и не закусывать.

— Так невкусно,—сказал Вова.—И достать негде. Надо по-другому.

— А как?

— Настойку сделать. Соберём малину, насыплем сахару, и готово. Только сахару побольше. Так все делают.

— А отчего пьяные? — спросил Тоська.

— Не понимаешь? От газа. Малина бродит. Под сахаром. Там такой пьяный газ получается.

— Тогда надо не пить, а нюхать,— сказал Тоська.

— Лучше и то и другое,— ответил Вова.— Знаешь, как вкусно! Они набрали в стеклянную банку лесной малины, раздобыли сахару — немного на кухне, немного у ребят,— кусковой растолкли камнями, засыпали сахар в банку, накрыли бумагой, завязали и спрятали около забора в кустах. Вова сказал, что чем дольше будет стоять, тем лучше — получится даже крепче портвейна.