Мой маленький муж - [22]

И он актерствовал как мог, наряжался римским императором, паяцем, тореадором, танцором танго, хлыщом в лакированных ботинках, боксером. Силясь привлечь к себе внимание, он извивался, как червяк, расправлял плечи и выпячивал грудь, зачесывал назад волосы. Он красовался перед публикой, даром что лилипут, выступал павлином, стоял на голове, ходил колесом! Ему хотелось удивлять их постоянно, не давая роздыху: например, он наловчился, прыгая по клавишам пианино, с черных на белые, играть ногами танцевальные мотивы, да так чисто, что и руками бы не всякий сыграл. И что же — дети аплодировали минут пять, после чего уходили, да еще кто-нибудь с грохотом опускал крышку, и бедняга оставался один в кромешной темноте. Но он не обижался, всегда сиял улыбкой, даже вздоха себе не позволял. Однажды вечером он приготовил для них «хрустальный концерт» и исполнил «Ah! Vous dirai-je Маmаn» Моцарта палочками на фужерах и рюмках. Он бегал туда-сюда без устали и так старался не упустить ни одной ноты, ни единого нюанса мелодии, что Соланж, заслушавшись, подхватила мотив, а за ней в восторге запели и малыши. Это был чудесный вечер воссоединения семьи.

Но каждый день ему приходилось покорять сердца заново. Чтобы блеснуть перед детьми, он порой отчаянно рисковал: прыгал, например, с горлышка бутылки в стоявший рядом графин с водой. Однажды Борис без злого умысла переставил графин на несколько сантиметров — и Леон чуть не разбился насмерть. Он отделался сильными ушибами и несколько недель ходил с перевязанной головой. Но не суть, главное — чтобы о нем могли сказать: «С Леоном не соскучишься». Он жонглировал, ходил по канату, натянутому между двумя банками с водой, прыгал через горящий обруч, что ни день показывал новые номера, и Соланж, присматривая за своим выводком, улыбалась ему. Он отпустил усы и бороду, чтобы выглядеть более мужественным — правда, смахивал всего лишь на зернышко риса, обросшее волосами. Для него не было ничего отраднее, чем видеть смеющиеся рожицы детей, их хлопающие ладошки, их блестящие глаза, когда ему удавался очередной трюк. В такие минуты он не был Клопом, Ничтожеством, Минусом. Растроганная Соланж назвала его однажды «мой Большой Безумец». Три волшебных слова — от них он и вправду чуть не лишился ума.

Чтобы услышать их снова, Леон нырнул в банку с жидкой сметаной, забрызгав скатерть в радиусе полуметра, разбил головой яйцо всмятку и принялся бегать под скорлупой по столу, как черепаха под панцирем, оставляя за собой желтые следы, чем вызвал громовой хохот зрителей. Батист, покатываясь со смеху, нарочно опрокинулся навзничь вместе со стулом, сестра тотчас последовала его примеру, ушиблась и захныкала. Назревала смута: близнецы тоже захотели опрокинуть свои стульчики, зацепили, падая, скатерть, четыре полные тарелки разбились с неописуемым грохотом, супница покатилась по ковру, расплескивая суп. Тем временем Леон на другом конце стола вконец разошелся, повалялся в масле, помочился на хлеб. Настал его час. Всеобщий переполох был его стихией, а ради восторженного визга малышей он готов был делать глупости бесконечно. Соланж вышла из себя, нашлепала всех четверых детей и отправила их спать, а Леона посадила в его домик и запретила выходить до высочайшего позволения. Он просидел под домашним арестом сорок восемь часов. Беда Леона была в том, что он ни в чем не знал меры.

Он метил выше — осваивал самолет. Тренировался несколько месяцев, наизусть выучил учебник. И вот, в полной амуниции — спортивной тенниске, кожаной куртке и мокасинах с пряжками — он совершил свой первый вылет с обеденного стола в направлении коридора под Рождество, ровно в десять часов. На первый раз он сделал несколько осторожных кругов по комнате на средней высоте 1,80 м (высота потолка составляла 3,40 м) и приземлился четверть часа спустя на тот же аэродром под овации детей. Соланж на всякий случай страховала его, держа пульт управления. Леон ни разу не ошибся, в совершенстве освоился с разницей атмосферных давлений, ловил ветер, умело избегал столкновения с мебелью. Он не сомневался, что благодаря фигурам высшего пилотажа окончательно станет героем в глазах детей и потеснит пытавшегося завоевать авторитет в доме Дубельву. Успехи мини-мужа так впечатлили Соланж, что она убрала электронный пульт в шкаф.

Несколько недель все шло как нельзя лучше. Едва лишь первый луч солнца проникал в его домик (он спал с распахнутыми настежь ставнями, чтобы не терять ни крупицы света), Леон скатывался вниз, свежевыбритый — от бороды и усов он избавился, — одетый в новенькую с иголочки пилотскую форму — она продавалась в комплекте с самолетом, и он сам подогнал ее по своему размеру. Самолет стоял внизу, в ангаре, сделанном из картонной коробки; Леон вручную, по старинке, приводил в действие винт, запрыгивал в кабину, выжимал газ и около 7.30 взлетал, в последний раз проверив двигатель и наличие топлива в баках — по капле бензина в каждом. Его комната превратилась в настоящую мастерскую — десятки инструментов, каждый на своем месте, бутылочки со смазкой, отвертки, промасленные тряпки: он холил своего любимца.