Мой мальчик, это я… - [39]

Я обнял его лохматую гриву, прижался лицом к его лицу, поцеловал в нос. И пес удалился, исполнив ту миссию сострадания-утешения, ради которой пришел в ресторан. Мои слезы унялись, больше я не плакал.

Вечером был в мастерской у Валентина Ивановича Курдова, он показывал мне акварели, написанные летом в Волжской дельте. Валечке Курдову скоро восемьдесят; живя, работая в полную меру, он исподволь готовится в путь, задумывается, как распорядиться наработанным за жизнь. «Знаешь, Глебушка, — поделился со мною, — я бывал в главных музеях мира: в Лувре, в Прадо, Национальной галерее, в Уффици, Питти и менее известных... И когда я там вижу наше, за бесценок проданное или так умыкнутое... Я же помню, в двадцатые годы это все было у нас в Эрмитаже — импрессионисты и старые мастера. И наш авангард: Кандинский, Малевич — сколько всего вывезли от нас, кто-то руки нагрел... И художники уезжали... Когда я вижу это, мне становится больно и стыдно за нас: ведь это национальное достояние! Настоящее искусство не имеет цены, никакого эквивалента: есть у нас полотна Кранаха или Ван Гога или нет — это наш золотой запас, действительный фонд культуры, не какая-нибудь там контора с чиновниками, а духовное богатство... Нет, знаешь, я своих работ не продам за рубеж, пусть будут дома, может быть, еще и пригодятся. Хотя как знать...»

В заключение вечера Валечка Курдов спустился вместе со мною прогулять своего пойнтера Роб-Роя, всем известного как Робика. На дворе шел снег, было мягко; Робик носился по снегу, такой же белый, с черным пятном, мелькал, сливался с фоном, как воспоминание о чем-то, когда-то бывшем.

1981

Первый секретарь Дзержинского райкома КПСС Ленинграда Галина Ивановна Баринова, женщина высокая, строго одетая, с депутатским значком, распространяющая вокруг себя не только партийную информацию, но и... женскую... То есть Галина Ивановна сообщает о себе: да, я первый человек в районе, но я и женщина. Вот я...

Она пришла к нам в редакцию, потому что редактором я; я это знаю, и она знает, что я знаю. Она приняла меня в партию, поставила на путь, ответственна за меня. Галина Ивановна демократична, человечна и непосредственна. Начала с того, что спросила, где могила Торопыгина. Как будто не участвовала в партийной кампании по истреблению Торопыгина...

Партийная дама № 1 поделилась с нами впечатлениями о съезде КПСС. Ей понравились выступления Гэса Холла и генсека компартии Израиля Вильнера. Вильнер говорил на чистом русском языке. И еще говорил по-русски Цеденбал (а умеет ли не по-русски?). Сидевший рядом с Галиной Ивановной рабочий Ершов умилялся: «Как трудно им жить и бороться (в Америке, Израиле): они за нас, а их правительства против нас». Подумала ли при этом партийная богиня, что у нас за выступление против правительства, даже не против, а просто за человеческое достоинство, сажают в тюрьму на семь лет или высылают за пределы отечества?..

Галина Ивановна сказала, что, по ее мнению, антикварные интерьеры во вверенном ей, некогда аристократическом районе Петербурга (ныне чекистском — Дзержинском — районе Ленинграда) следует разрушать, превращать просто в жилье, а камины, медные набалдашники, лепнину и пр. сдавать в музеи. Новым поселенцам это не нужно. Галине Ивановне не пришло в голову, что петербургские камины, лепнина, росписи, позолота — единственные, имеют цену только в тех интерьерах, для коих создавались. И надо бы эти особняки с их интерьерами беречь как зеницу ока, ибо ничего подобного им наше государство не создаст; наш город без них станет пещерным городом.

Галина Ивановна сообщила нам и свои переживания литературного свойства: ей довелось побывать согласно культурной программе для делегатов съезда, в сообществе с другими делегатами, на поэтическом вечере; ее потряс, убил наповал Евтушенко. Он прочитал стихотворение «Анонимщикам». «И, представьте себе, от строки из доклада Леонида Ильича, где он говорит о том, что мы отрицаем анонимные письма, от обычной своей фельетонности он выходит на политику, он говорит, что анонимно стреляют в президентов, убивают в Чили... А вот, взяв рейхстаг, расписывались на нем... Представляете, какая перекидка?! Ну, и читал он замечательно! Я просто была потрясена. Потом подошла к нему, попросила дать мне это стихотворение. Он говорит, что у него всего один экземпляр, накануне написано, от руки...»

Вот какие у нас впечатлительные партийные богини!

Сегодня у меня был счастливый час жизни. В час дня я пришел в Русский музей, поднялся по лестнице в мир художника Курдова. В этом мире было пустынно, безмолвно, только картины разговаривали на языке цвета, света, гармонии. «Бы распахнули окошко в собственную душу», — сказал я Валентину Ивановичу. Радость излучали деревья, птицы, всадники и дома, дома-жилища людей, исполненные духовного смысла. Была война, разрушила дома, но и руины, увиденные глазом художника, прекрасны. На опушке весеннего леса токуют тетерева: хвосты лирами, черное перо, алые брови; восходит солнце. Мост-арка над каналом в Венеции; в воде канала отразилась прозелень, ржавчина, патина каменных стен. Обоз на дороге войны в распутицу; измученные лошаденки, в глазу каждой из них человеческое выражение: покорная решимость исполнить труд войны. Танцуют журавли на болоте, внимая небесной музыке, ритму. Стоит кирпичный дом у дороги — запечатленный знак чьей-то судьбы. Рядом сиреневая хатка в Опочке. Лежат на берегу озера Куйто карельские лодки, выдолбленные из осиновых стволов, в деревне Вокнаволок; я был с художником в этом месте, помню эти лодки. Медведь качается в берестяном коробе — это из «Калевалы». Всполохом дивного цвета — вода, небо, тростники, ветви, стволы, птицы в дельте Волги...