Мой мальчик, это я… - [26]

Была Кобона: почерневшая, отяжелевшая вода в старом канале. Глухарь слетел с брусничника. Я шел, думал о глухаре, и он слетел. Высоко идущая углом стая сизых гусей. Широко разошлись начертавшие угол цепочки. И вот по чьей-то команде, какого-то главного гуся, стая перестроилась, образовала два угла, один внутри другого.

По «Голосу Америки» сказали, что будущее космонавтики каким-то образом связано со способностью черных американских медведей к анабиозу — зимней спячке. Но почему же речь шла о черных американских медведях? А наши бурые мишки?

Когда-то я начал писать повесть «Медвежья кровь», для детей, о том, как американец Хантер (что значит по-русски охотник) решил позаимствовать у медведей эту их способность уснуть на определенный срок — сделать вытяжку из медвежьей крови, того самого элемента, который погружает медведей в спячку. Мистер Хантер имел в виду благодетельность для человечества в таком снадобье: погружать в глубокий сон особи, сообщества, контингенты — перед лицом всевозможных стрессов, неурядиц, нехватки продуктов питания и т. д. Американец делал ставку на русских медведей, на сибирских. Главные события моей повести я предполагал развернуть в Горном Алтае. Придуман был и ассистирующий в сюжете главному герою персонаж — местный мальчик Коля... Но повесть осталась недописанной: требовалась усидчивость, а я подхватился куда-то ехать, кажется, в Испанию... И вот американцы напомнили...

Оять огибала округлый мыс, одинаково резво бежала с трех сторон; занимались осенним багрянцем осины, затепливались желтизною березы...

Я долго ехал по ранней осени; мир поворачивался ко мне то левым, то правым боком, то показывал себя сверху, то простирался внизу, то вровень со мною. Мир был цветной, и что-то зацветало у меня в душе и ныло: надо съездить на могилу к маме.

Роковые события настигают меня, как настигает зайца чемпион РСФСР среди гончих Радоль, идеально натасканная русская гончая моего старшего товарища, писателя, профессора химии Алексея Алексеевича Ливеровского. Заяц притаится в кусту, сделает скидку, может быть, даже изведает радость от бега по чернотропу, но лай гончей Доли настигнет его, и в нем его заячья доля. Будучи взят в профессорскую шайку-лейку (профессора на охоте виртуозно матюгаются), я стану в прогалок, ружье под мышкой, с минорно опущенными стволами, слушаю музыку гона, со всхлипами навзрыд, думаю стихами: «Охота на зайцев — забава мерзавцев, ведь зайцу так хочется жить. И все-таки славно ружье вскинуть плавно и зайца внахлест уложить».

Написал заявление об увольнении. Это, кажется, пятое заявление в моей жизни, я типичный летун. До сих пор мои заявления удовлетворялись. Впрочем, и мотивы ухода с работы были другие. Например: начальнику экспедиции такому-то. Прошу рассчитать меня с должности рабочего в связи с окончанием сезонных работ. В 57-м году в порыве безумного бесстрашия перед чем бы то ни было, владевшего многими после разоблачения культа личности, после решения бюро Алтайского крайкома ВЛКСМ по мне как «недостойному звания советского журналиста», я написал: «Прошу освободить меня от должности корреспондента газеты „Молодежь Алтая“ по Бийской группе районов и Горному Алтаю в связи с моральным и физическим разложением». Освободили... по мягкой статье КЗОТа, по собственному желанию. Тому была предыстория: получил задание организовать статью руководителя кружка в сети комсомольского просвещения. Нашел девушку в Бийском районе, учительницу русского языка и литературы, пропагандиста. Она мне пожаловалась: «Ребята приходят в кружок, говорят о том, что наболело, я провожу занятия в форме беседы, стараюсь объяснить, как могу. Приехал секретарь райкома, нашумел на меня: „Политзанятие есть политзанятие, вот программа, по ней и проводи“». Говорю девушке: «Я напишу то, что вы мне сказали. Пойдет за вашей подписью. Согласны?» Она: «Ну что же, раз надо...» Напечатали заметку: «Политзанятие есть политзанятие», вольнодумную, в духе времени. Мне позвонили из редакции: молодец, то, что надо. Секретарь райкома, выведенный в заметке ретроградом, душителем духа времени, прочел, вызвал девушку: «Ты писала? да мы тебя...» Девушка испугалась: «Я не писала, ко мне приехал корреспондент, он и писал...» Секретарь райкома стукнул в крайком. Быстренько собрали бюро, вынесли по мне постановление. Надо сказать, я был прилежным собкором, в каждом номере что-нибудь шло из Бийской группы районов, из Горного Алтая. И так я разобиделся, написал совершенно дикое заявление: дух времени шумел у меня в голове, и я впервые вошел в прямой конфликт с системой, не знающей снисхождения. Бийские власти видеть меня не могли, даже не дали помещения под корпункт. Я снимал закуток за занавеской в семейном доме, в Заречье.

Уже после опубликования постановления крайкома ВЛКСМ по мне в «Молодежи Алтая» повстречал секретаря Бийского райкома комсомола. Он как-то дико на меня посмотрел, говорит: «Пойдем». Пошли. Пришли к нему в кабинет, он достал бутылку водки, мы сразу выпили по стакану, потом еще. Он принялся меня обнимать, не то душить, во всю силенку. Я тогда был крепкий парнишка, только и делал, что шастал по Алтайским горам. Я тоже приобнял комсомольского вожака, так, что хрустнули наши косточки. Пообнимались и разошлись, в общем, в недурном настроении. Все же хорошее тогда было время.