Мой любимый враг - [39]

Слышу, как разворачивается хлопковая ткань, щелкает резинка, скрипит матрас, в щель двери вижу, что это Джошуа стелет на кровать свежее белье. Я взмокшая, отвратительная развалина, но все равно с интересом глазею на его согнутую фигуру со спины.

– Как дела? – Он смотрит на меня из-под руки и надевает простыню на резинке на последний угол матраса. Моему матрасу повезло – получил сеанс мануальной терапии.

– О, просто здорово. А у тебя? – Я падаю на постель и закутываюсь в одеяло.

Матрас рядом со мной тяжело прогибается, и на лоб мне ложится рука Джошуа.

– Ах, как приятно.

Рука у него такой температуры, которой мне нужно стремиться достичь. Цель наших стремлений – не нарушать правила «зуб за зуб», поэтому я поднимаю руки и кладу их ему на лоб.

– Ладно. – Он веселится.

Я трогаю лицо своего коллеги Джошуа. Это сон. Я проснусь с ним, сидя в автобусе, и он будет усмехаться, глядя на нитки слюней у меня на подбородке. Но минута проходит за минутой, а этого не случается.

Я веду руки вниз, по наждачке на его щеках, вспоминая, как он держал в ладонях мое лицо в лифте. Никто никогда так не держал меня. Открываю глаза, и, могу поклясться, он дрожит. Трогаю его пульс. Он трогает мой.

Теперь мои руки у Джошуа на горле, и я вспоминаю, как однажды ужасно хотелось придушить его. Раздвигаю пальцы на его шее, просто чтобы проверить размер, он прищуривает один глаз и говорит:

– Давай. Сделай это.

Его шея слишком толстая для моих маленьких рук. Чувствую, как внутри его, во всем теле нарастает напряжение. В горле возникает какой-то звук.

Ему больно. Может, я душу его. Горло его краснеет. Когда он пронзает меня взглядом, я понимаю, сейчас что-то будет. Но вот это происходит, и я оказываюсь неготовой.

Мир взрывается от его смеха.

Это тот же человек, на которого я смотрю каждый день на работе, но только он зажегся. Он будто подключен к сети и наэлектризован. От него исходят веселье и свет, и его цвета начинают переливаться, как витражное стекло. Коричневый, золотистый, голубой, белый. Это преступление, что я до сих пор ни разу не видела этих складок от улыбки на его щеках. Губы Джошуа слегка изогнуты, видны ровные зубы, а каждый из уголков рта взят, как в скобки, маленькой ямочкой.

Смешки вырываются из него хрипловатыми, сдавленными порывами, как будто он не может удержать их внутри, и это так же очаровывает меня, как вкус его губ или запах кожи. Его восхитительный смех – это то, что мне сейчас нужно.

Если бы я раньше замечала, как он красив, мимоходом или в моменты раздражения, то никогда не узнала бы, чем все обернется. Когда Джош улыбается, он ослепителен. Сердце мое стучит, и я спешно сохраняю в памяти этот сумеречный момент. Другого такого у меня не было, хотя сейчас я и в горячке.

Если бы только я могла продлить этот миг! Но я уже чувствую грусть, которая опустошит меня, когда он закончится. Мне хочется сказать: «Не уходи». Пальцы мои, наверное, сжимаются, потому что Джош хохочет так, что матрас под нами начинает ходить ходуном. Бриллиантовая влажная искра света в уголке его глаза – для меня пуля в сердце. Этот прекрасный, невероятный момент я буду прокручивать в памяти даже в сто лет.

– Ну давай убей меня, Печенька, – выдыхает он, вытирая глаза рукой. – Тебе ведь хочется этого.

– Ужасно! – У меня тоже сдавливает горло, и я едва способна повторить то, что он однажды сказал мне: – Так хочется. Ты даже не представляешь.

Пижама взмокла от пота. Я чувствую это сразу после резкого пробуждения. В моей спальне находится третий человек. Раньше я никогда не видела его. Поднимаю визг, как раненая обезьянка.

– Успокойся, – говорит мне в ухо Джош.

Я забираюсь к нему на колени, прижимаюсь щекой к его ключице и втягиваю в себя кедровый аромат с такой силой, что, наверное, могу вместе с ним вобрать в себя дух Джоша. Меня хотят отправить в отделение неотложной помощи, забрать из моего надежного убежища – собственной постели и этих рук.

– Не позволяй им, Джош! Мне уже лучше!

– Я врач, Люси. Когда вы заболели и каковы симптомы? – Мужчина надевает перчатки.

– Она с самого утра не была здорова. Румянец, рассеянность, и ей становилось хуже в течение дня. С обеда было видно испарину. И она ничего не ела. В пять вечера началась рвота.

– А потом? – Доктор продолжает перебирать вещи в своем чемоданчике, выкладывая их на край моей кровати, и я смотрю на это с подозрением.

– К восьми начался бред. Пыталась задушить меня голыми руками в половине второго. Температура поднялась почти до ста четырех, а сейчас у нее сто пять и шесть.

Я зажмуриваю глаза. Незнакомые прорезиненные руки ощупывают гланды. Джош утешительно поглаживает мне руку. Теперь я сижу между его бедрами, ощущая за лопатками массивное тело. Мое личное человеческое кресло. Врач нажимает пальцами на мой живот, я тихо вскрикиваю. Верх пижамы задран на несколько дюймов вверх.

– Что с ней случилось?

При виде синяков они оба сочувственно вздыхают.

– У нас на работе был пейнтбольный день. Но даже у меня спина не такая страшная, как это. – Пальцы Джоша гладят мою кожу, и я усиленно обливаюсь потом. – Бедная Печенька, – говорит он мне в ухо. Это не сарказм.