Мой любимый клоун - [2]

Что тут началось! Не спали они все, что ли?! Истошный вопль, в котором клоунское ухо сразу различило восторженные взвизги, отметил его внезапное появление.

— Что вы наделали! — Воспитательница покраснела до слез. — Уходите, уходите же скорее. Мне из-за вас попадет.

Он выскочил через коридор в дежурку, схватил со стула свое пальто, пихнул ногой в дверь и запрыгал по лестнице.

— Синицын! Товарищ Синицын!

Он остановился на нижней площадке, глянул в пролет. Воспитательница энергичными жестами звала его снова наверх. Он взбежал через три ступеньки.

— Вас к телефону. Сказали, из дома. Только недолго. Он взял лежащую на стопке пустых анкетных бланков трубку.

Звонила Мальва Николаевна.

Выход второй

За плотно закрытыми дверьми профессорского кабинета простучала пулеметная очередь пишущей машинки.

— Я считаю, что должна быть с вами вполне откровенна, Сергей Демьянович.

— Дементьевич, — поправил Синицын.

— Простите. И Владимир Карлович так считает.

Из кабинета снова пулеметная очередь.

«Я считаю, Владимир Карлович считает, — пронеслось в голове Синицына, — что это вы все тут такое высчитываете?» И Синицын прямо взглянул теще в лицо. Она спокойно ответила ему долгим взглядом и, так как эта игра в гляделки, по ее мнению, несколько затянулась, вопросительно подняла и без того высокие свои собольи брови, полуприкрыла глаза и нетерпеливо дернула подбородком: «Что, мол, глядишь, голубчик?» Ну точь-в-точь как Лёся. Очень они похожи. Только в Лёсе все легкое, летящее, а Мальва Николаевна красива уже другой, устоявшейся, немного тяжеловесной красотой. Впервые увидев тещу, он сразу представил себе Лёсю в таком возрасте и подумал, что Лёся, как и мать, будет и в старости очень красива. И в старости он, если доживет, будет неустанно любоваться ею и ко всем ревновать.

«Счастливый я все-таки, — подумал тогда Синицын, — какую жену из публики взял».

Лёсю он и вправду взял из публики.

Есть у клоунов такой испытанный беспроигрышный прием: неожиданно, ни с того ни с сего, прервать на манеже действие и, будто бы вдруг забыв о партнере, уставиться в кого-нибудь из публики, в кого-нибудь из первого ряда. Такая внезапная пауза обязательно сразу собирает на себе внимание всего цирка.

Самое верное — уставиться на женщину: они быстрее и легче конфузятся, а ты, клоун, все глядишь, глядишь как завороженный, — женщина начинает без толку суетиться, хихикать, цирк веселится от души, а если рукой еще махнет, эдак: «Уйди, дурак», — тогда все просто в восторге. А ты тут будто пришел в себя, начинаешь играть, что влюбился с первого взгляда, по уши влип, земли под собой не чуешь.

И если партнёр хороший, то станет помогать: сперва полезет интересоваться, что это с тобой такое, и, вдруг догадавшись, сам смутится и отойдет и станет украдкой через плечо подглядывать, в отличие от публики, которая на чужую любовь глазеет во все глаза, — тут уж цирку вовсю потеха.

Можно и на мужчину уставиться. Но тогда мужчина должен быть чем-нибудь выдающийся: очень толстый, например, или бородатый, или с огромной блестящей лысиной. Примечательный внешне должен случиться мужчина, а играть с ним надо другую пантомиму: ну как, брат? В порядке? Ничего не беспокоит?

Но с женщинами обычно проще и эффект больше.

Вот так два года тому назад уставился Синицын в белокурую девушку из первого ряда. Уставился и погиб. Он глядел на нее, глядел, а она подняла брови и дернула нетерпеливо подбородком. Он даже играть забыл, что влюбился.

Он влюбился сразу, с первого взгляда.

И по уши влип и земли под собой не чуял.

Хорошо, Ромашка выручил. Оттащил его на середину манежа. Еле репризу довели до конца.

Потом, кое-как содрав грим, бежали вдвоем через двор — без Ромашки он бы оробел, — высматривали ее среди валившей из цирка публики. Хорошо, лето было. В шубке он бы ее мог не узнать. Да нет, узнал бы, наверное.

Он брюки тогда прямо на клоунский костюм натянул и плащ застегнул под самое горло. Дурацкий вид. Но, может, это к лучшему было — клоун ведь. Первое, что она сказала, когда знакомились:

— А на арене вы не выглядите таким высоким.

А потом:

— У вас настоящие очки, с диоптриями?

Фамилию его она брать не захотела. Осталась с девичьей — Баттербардт. Объяснила, что папе будет неприятно, если единственная обожаемая дочь откажется от своей фамилии.

…Папа Баттербардт теперь бил из-за двери короткими очередями.

— Мы с вами взрослые люди, а Лёся, согласитесь, еще совсем ребенок. Когда вы, Сергей Данилыч…

— Дементьевич, — терпеливо поправил Синицын.

Ее родители, узнав, были категорически против. Он-то их понимал, вернее, старался понять. Дочь известного академика Баттербардта — за клоуном. Если бы у него было мировое имя, ну, скажем, как у Олега Попова, тогда куда ни шло.

А то Сергей Синицын.

До недавнего времени директор московского цирка при встрече с ними здоровался через раз:

— Извините, не узнал.

Успех обрушился на клоунов внезапно, но зато настоящий успех, выстраданный. Именно такой, о каком они с Романом мечтали.

В рецензиях писали, что «артисты цирка С. Синицын и Р. Самоновский смело вернули на советский манеж забытые маски белого и рыжего клоунов… Советским клоунам удалось блестяще сочетать старую традиционную форму со злободневным, острым и ярким содержанием… это новое слово в советском цирковом искусстве».